|
|
Р. Дж. Коллингвуд. ПРИНЦИПЫ ИСКУССТВА
|
|
|
|
|
< Предыдущая часть |
СОДЕРЖАНИЕ |
Следующая часть >
XII. Искусство как язык
§ 1. ОБЩАЯ СХЕМА ТЕОРИИ
|249| Эмпирическая или описательная работа Книги I оставила нам заключение, что подлинное искусство, в отличие от развлечения или магии, является (I) выразительным и (II) образным, впрочем, оба эти термина дожидались своего определения. Может быть, мы даже и знали, как ими пользоваться (этот вопрос не столько касался правил английского языка, сколько подразумевал общепринятый способ выражения среди европейцев), но мы не знали, к какой теории, касающейся явления, так обозначенного, это применение обязывает нас примкнуть. Чтобы заполнить этот пробел в нашем знании, нам пришлось углубиться в аналитическую работу Книги II. В результате теперь мы располагаем теорией искусства, мы можем ответить на вопрос: «Чем же должно быть искусство, если оно должно обладать двумя характеристиками – выразительностью и воображением?» Вот наш ответ: «Искусство должно быть языком».
Деятельность, порождающая художественный опыт, – это деятельность сознания. Этот факт отсекает все теории искусства, относящие его происхождение к сфере ощущений или соответствующих им эмоций, то есть к сфере психической природы человека. Корни искусства не там, а в природе человека как мыслящего существа. В то же время наше открытие отсекает все теории, помещающие истоки искусства в сферу интеллекта и как-то связывающие искусство с миром идей и представлений. Каждую из этих теорий можно, впрочем, оценить как протест против теорий противоположного класса. Поскольку сознание представляет собой уровень опыта, лежащий между психическим и интеллектуальным, искусство может быть обращено к любому из этих уровней, т. е. не принадлежит целиком ни к одному из них.
Художественный опыт не возникает из ничего. Он предполагает психический или чувственно-эмоциональный опыт. Вследствие незаконного сравнения с ремеслом этот опыт зачастую называют «материалом», который и в самом деле преобразуется наподобие (но не совсем) того, как преобразуется необработанный материал, благодаря акту, порождающему художественный опыт. |250| Он преобразуется из чувства в воображение или из впечатления в идею.
На уровне опыта воображения сырые эмоции психического уровня переводятся в идеализированные эмоции или так называемые эстетические эмоции, которые тем самым являются не эмоциями, существование которых предшествует их выражению, а эмоциональным зарядом, сопутствующим опыту выражения данной эмоции и ощущаемым как новая окраска, которую приобретает эмоция в ходе ее выражения. Аналогичным образом психофизическая деятельность, несущая в качестве заряда данную эмоцию, преобразуется в управляемую деятельность организма, находящуюся под властью сознания. Эта деятельность представляет собой язык или искусство. Это опыт воображения, отличающийся от простого психофизического опыта не потому, что в нем отсутствуют всякие психофизические элементы (ибо они всегда и обязательно присутствуют в воображении), а в том смысле, что ни один из этих элементов не сохраняется в своем первоначальном состоянии. Все эти элементы преобразуются в идеи и включаются в опыт, который, порожденный и предшествуемый сознанием, являет собой опыт воображения.
Эта деятельность воображения, как и речевая деятельность, стоит в двояком отношении к эмоциям. С одной стороны, она выражает эмоции, которые человек, выражая их таким образом, обнаруживает в себе вне зависимости от их выражения. Это чисто психические эмоции, существовавшие еще до того, как человек выразил их посредством языка, хотя, разумеется, они уже имели соответствующее выражение в форме непроизвольных изменений в его организме. С другой стороны, деятельность воображения выражает те эмоции, которые человек ощущает лишь постольку, поскольку они таким образом выражаются. Это эмоции сознания, эмоции, принадлежащие акту выражения. Однако это не два класса совершенно независимых эмоций. Второй класс представляет собой не какие-то общие эмоции, присутствующие в связи с общей деятельностью воображения, – это совершенно индивидуальные эмоции, сопровождающие акт выражения конкретной психической эмоции, и никакой другой. Таким образом, это оказывается сама психическая эмоция, преобразованная актом сознания в соответствующую эмоцию воображения или эстетическую эмоцию.
Читателю, который забыл или просто не читал предыдущие главы, все это наверняка покажется очень сухим и малопонятным. Зато читателю, который помнит рассуждения этих глав, все сразу станет ясно. Но все равно сказанное здесь представляет собой, разумеется, весьма абстрактные материи. Теперь я постараюсь скомпенсировать свою сухость и абстрактность применением нашей теории к некоторым конкретным практическим проблемам.
| |
|
К началу страницы
|
|
|
§ 2. ПОДЛИННОЕ ИСКУССТВО И ТО, ЧТО НАЗЫВАЮТ ИСКУССТВОМ ПО ОШИБКЕ
|251| Эстетический опыт или художественная деятельность – это опыт выражения собственных эмоций. Процесс выражения эмоций посредством общей деятельности воображения называется либо языком, либо искусством. Таково искусство подлинное. Но поскольку деятельность выражения создает хранилище привычек в самом человеке и некоторый осадок побочных продуктов в окружающем его мире, эти привычки и побочные продукты становятся вещами, которые и этот человек, и окружающие могут использовать в качестве средств для достижения определенных целей. Когда мы говорим об «использовании» языка для определенных целей, то, что при этом используется, не может быть самим языком, поскольку язык является не вещью, которую можно использовать, а чистой деятельностью. Примерно это же самое в § 2 главы III я назвал «денатурированным» искусством (то есть языком). Сам язык нельзя денатурировать. Такой переработке поддается только осадок, внутренний или внешний, накопившийся в результате языковой деятельности: привычка произносить определенные слова и фразы, привычка делать определенные жесты и вместе со всем этим – разного рода слышимые шумы, раскрашенные холсты и т. п., создаваемые этими жестами.
Художественная деятельность, создающая эти привычки и оставляющая за собой во внешнем мире какие-то следы, перерастает их и отделывается от них, по мере того как они образуются. Обычно мы выражаем это словами, что искусство не терпит штампов. Всякое подлинное выражение должно быть оригинальным. Если оно и напоминает другие случаи выражения, такое сходство связано не с существованием других прецедентов, а с тем фактом, что выражаемые в данный момент эмоции напоминают эмоции, уже выраженные раньше. Художественная деятельность не «использует» «сделанный заранее» язык – она «порождает» язык в процессе собственного движения. Как только мы избавились от ложных представлений об «оригинальности», тот факт, что многие языковые выражения весьма похожи друг на друга, уже не вызовет возражений против сказанного выше. В творчестве нет ничего такого, что поощряло бы различия между творениями как противоположность подобию. Однако побочные продукты этой творческой деятельности – существующие в готовом виде слова и фразы, типы живописных и скульптурных форм, музыкальные идиоматические обороты и т. п. – вполне могут использоваться в качестве средств для достижения каких-то целей. Правда, среди этих целей никогда нельзя будет найти выражение эмоций, поскольку выражение (если искусство, в конце концов, не является ремеслом) никогда не может быть целью, для достижения которой можно найти какие-либо средства.
|252| Таким образом, труп, так сказать, эстетической деятельности становится складом материалов, на котором деятельность совершенно другого рода может найти средства для достижения своих целей. Поскольку эта неэстетическая деятельность использует средства, бывшие когда-то живым телом искусства, поскольку она гальванизирует труп, придавая ему некую видимость жизни, создает ощущение, будто живой дух еще не покинул это тело, такую деятельность мы можем назвать псевдоэстетической. Эта деятельность не является искусством, но усердно его имитирует, так что зачастую по недоразумению удостаивается звания искусства.
Сама по себе эта деятельность не искусство (поскольку она использует определенные средства для достижения заранее поставленной цели), а ремесло. Как мы уже видели в § 2 главы II, всякое ремесло имеет окончательной целью создание определенных душевных состояний у определенных людей. То, что по недоразумению называют искусством, представляет собой использование «языка» (не живого языка, единственного имеющего право называться настоящим языком, а существующего в готовом виде, состоящего из набора cliches) для создания определенных душевных состояний в тех людях, к которым применяются эти cliches.
Естественно, что для создания этих душевных состояний имеются достаточно веские основания (поскольку рассматриваемая нами деятельность безусловно является деятельностью разумной). Более того, эти состояния продуцируются с согласия человека, подвергающегося такому воздействию, так что в конечной инстанции именно он вправе оценивать основания для этой деятельности. Что бы ни представляли собой эти душевные состояния, они должны (а) поддаваться возбуждению и (b) возбуждаться либо как самоцель, либо как средство для достижения дальнейших целей.
(а) В мире не существует такого способа, посредством которого один человек может вызвать у другого акт воли или акт мышления. Когда мы говорим, что один человек «побуждает» другого мыслить или действовать, мы в лучшем случае имеем в виду, что перед человеком выставляют побудительные причины действовать тем или иным образом. В данном случае такое понимание не подходит. Единственное, что один человек может вызвать в другом, – это эмоция.
(b) Если вызванная эмоция такова, что человек, в котором она возбуждена, приветствует ее ради ее собственных достоинств, то есть если эта эмоция приятна, создание таких эмоций мы называем развлечением. Если же эмоция одобряется как средство для достижения каких-то дальнейших целей, то есть если эта эмоция полезна, возбуждение таких эмоций называется магией.
Подобные явления нельзя назвать плохим искусством. Они представляют собой нечто другое, что зачастую ошибочно считают искусством. Амбивалентность, в силу которой некий акт мысли может быть выполнен хорошо или плохо (глава VIII, § 1), представляет собой разделение внутри самой этой деятельности, диалектическую связь или противопоставление, присущее ее собственной структуре. |253| Это противопоставление нельзя свести к различию между обсуждаемой деятельностью и деятельностью другого рода. Если некую деятельность А принимают за другую деятельность В, такая ошибка изобличает биполярность акта мысли, совершившего ошибку, а не биполярность внутри деятельности В. К примеру, человек, принимающий по ошибке развлечение за искусство, плохо справляется с мыслительной работой, но то, относительно чего он совершает ошибку, вовсе не является плохим искусством. Такой человек просто-напросто путает cliches, или мертвые явления языка, используемые в этом деле, с настоящим, живым языком. Если различие между перепутанными здесь вещами подобно различию между живым человеком и трупом, то различие между хорошим и плохим искусством подобно различию между двумя живыми людьми – одним хорошим и другим плохим.
Обсуждаемые здесь вещи не являются чем-то вроде сырого, косного материала, который может стать искусством, если в него вдохнуть дух эстетического сознания. Я всегда повторял, что такое одухотворение возможно, однако если внимательно посмотреть, что значит это утверждение, можно будет увидеть, что здесь речь идет не о развлечении или магии как об исходном материале для искусства, а о совершенно другом явлении – о том, что человек, занятый таким ремеслом, может, помимо выполнения своих прямых обязанностей, обратиться к совершенно другой работе – к выражению тех эмоций, которые дает ему выполнение его работы. Если, например, портретист, которому заказано выполнить изображение, как можно более похожее на позирующего, вместо этого (или в дополнение к этому) выразит в портрете те эмоции, которые вызывает у него этот позирующий, в результате получится не коммерческий портрет или халтура, а произведение искусства. Будучи халтурой, картина никогда не может стать произведением искусства. Для того чтобы соответствовать требованиям искусства, картина должна выйти из рамок, определяемых словом халтура.
Этот момент весьма важен, поскольку я взял на себя смелость утверждать, что большая часть того, что обычно проходит под маркой искусства, в нынешнее время является вовсе не искусством, а развлечением. Однако читатель вполне может возразить: «Это развлекательное искусство, несомненно, в конечном счете искусство, только низкого уровня. В любом случае оно несет в себе живые семена искусства. Если мы хотим найти способ, как избежать описанной ситуации (поскольку я согласен, что в целом положение вещей описано правильно) и добиться того, чтобы создавались только подлинные произведения искусства, или хотя бы того, чтобы они создавались почаще и достигали более высокого уровня, нам и дальше нужно развивать наш развлекательный промысел, добиваясь, чтобы развлекательные произведения выполнялись лучше, на более высоком уровне. |254| Если же развлекательное искусство не обещает нам таких перспектив, давайте сосредоточим усилия на магическом искусстве. Давайте по мере возможностей отказываться от простых развлечений и заменять их искусством, созданным для возбуждения полезных эмоций, к примеру искусством, которое служит делу коммунизма. В то же самое время давайте бороться за то, чтобы наше коммунистическое искусство делалось на самом высоком уровне, и в результате мы получим новое искусство, имеющее полное право называться подлинным искусством».
Такой читатель просто лелеет бесплодные мечты. На самом деле он смешивает отношения между искусством и не-искусством с отношениями между хорошим искусством и плохим искусством. Я говорю все это, не питая никакой вражды ни к магическому искусству вообще, ни, в частности, к искусству, вдохновляющемуся стремлением прививать коммунистические идеалы. Даже напротив, я всегда настаивал, что магия – вещь, которая должна быть в любом обществе, а что касается цивилизации, испорченной увеселениями, то чем больше мы производим магии, тем лучше. Если бы мы говорили о моральном перерождении общества, я бы настаивал на смелом развитии широкой системы магии, в которой в качестве средств нашли бы свое место и театр, и писательская профессия. Однако сейчас мы обсуждаем совершенно другой вопрос. Мы говорим не о потребности в магии, а о том, может ли сама магия благодаря какой-то своей внутренней диалектике развиться, если о ней заботиться подобающим образом, в подлинное искусство. Я отвечаю, что этого быть не может.
Некоторая путаница в мыслях касательно этого предмета широко распространена сейчас среди людей, стремящихся помочь в создании и более достойного искусства, и более достойного общества. В связи с их стремлением к высокому искусству, они отвергают широко распространенное в конце XIX и начале XX века убеждение, что произведение искусства ценится не за свою тему, а за свои технические достоинства. Из этого мнения вытекало, что подлинный художник должен быть совершенно безразличен к тематике своего творчества, должен заботиться о ней лишь в том плане, чтобы она предоставила ему больший простор для выявления его художественных талантов. Сейчас вопреки этому мнению считается, что ни один художник не способен создать достойное произведение искусства, если к теме своего творчества он не питает достаточно глубокого интереса. В этом отношении наши современники абсолютно правы. Они говорят то же самое, что говорил и я, когда утверждал, что эмоция, выраженная в произведении искусства, не может быть просто «эстетической эмоцией», что сама по себе так называемая «эстетическая эмоция» является переводом в форму воображения той эмоции, которая должна предшествовать в своем существовании процессу ее выражения. |255| Из этого с очевидностью следует, что художник, не одаренный (вне зависимости от его творческой деятельности) глубокими и мощными эмоциями, никогда не сможет создать ничего, кроме поверхностных и фривольных произведений.
Из моих собственных посылок вытекает, что художник, обладающий сильными политическими пристрастиями, будет обладать преимуществом в создании произведений искусства по сравнению с художником, не наделенным твердыми политическими взглядами. Но вопрос в том, что же должен делать художник с этими политическими взглядами и чувствами. Если функция его искусства состоит в их выражении, в освобождении от них – поскольку, не сделав этого, он не сможет раскрыть для себя и других, что же они собой представляют, – тогда художник сможет превратить их в искусство. Однако если он начинает с выяснения того, что они собой представляют, и использует свое искусство для того, чтобы обратить в эту веру и окружающих, он не сможет напитать свое искусство своими политическими эмоциями, он задушит его ими. Оказывая на свое искусство все большее и большее давление, художник ни на йоту не приблизится к художественному совершенству. Так он будет только удаляться от подлинного искусства. Он может сослужить хорошую службу в политике, однако искусству он окажет медвежью услугу.
Существует лишь одно условие, при котором человек может одновременно служить и политике, и искусству. Это условие состоит в том, чтобы работа, связанная с исследованием и выражением собственных политических взглядов и эмоций, считалась пригодной на службе политики. Если же какой-либо политический строй предполагает применение намордника, ни один художник не может служить ему, сохраняя при этом верность искусству.
| |
|
К началу страницы
|
|
|
§ 3. ХОРОШЕЕ ИСКУССТВО И ИСКУССТВО ПЛОХОЕ
Определение любого рода вещей всегда является также определением хорошей вещи этого рода, поскольку вещь, хорошая в своем роде, лишь такая вещь, которая обладает всеми признаками этого рода. Называя вещи плохими или хорошими, мы подразумеваем успех или неудачу. Когда мы оцениваем вещи как плохие или хорошие не сами по себе, а по отношению к нам, например когда мы говорим о хорошем урожае или о плохом урагане, подразумеваемые успех или неудача имеют непосредственное отношение к нам самим. Мы имеем в виду, что рассматриваемые вещи позволяют нам достичь наших целей или препятствуют этому. Когда вещи оцениваются как плохие или хорошие сами по себе, подразумеваемые успех или неудача относятся к ним самим. Мы имеем в виду, что они обретают качества, присущие их роду, благодаря собственному усилию и это усилие может быть более или менее успешным.
|256| Сейчас я не поднимаю вопрос, правильно или ложно мнение греков, что в мире существуют естественные классы и что то, что мы называем собакой, является чем-то, пытающимся собакой стать. Как бы ни обернулось наше рассуждение, истинным будет либо это мнение (согласно которому собаки могут быть плохими или хорошими сами по себе), либо альтернативное, что идея собаки есть только способ классифицировать попадающиеся нам предметы, и в этом случае собаки могут быть плохими или хорошими только по отношению к нам самим. Меня же сейчас интересуют лишь хорошие и плохие произведения искусства. Итак, произведение искусства представляет собой деятельность определенного рода. Деятель пытается совершить что-то определенное, и в этой попытке он может преуспеть или потерпеть неудачу. Более того, эта попытка представляет собой осознанную деятельность: деятель не только пытается совершить что-то определенное, он кроме этого знает, что он пытается совершить, хотя в данном случае знание не обязательно предполагает способность описать, поскольку описание является обобщением, а обобщение представляет собой функцию интеллекта, в то время как сознание как таковое не предполагает существования интеллекта.
В силу всего этого произведение искусства может быть либо хорошим, либо плохим, а поскольку деятель непременно является сознательным деятелем, он с неизбежностью сознает, чего стоит его произведение. Точнее говоря, он сознает это настолько, насколько здраво его сознание в отношении данного произведения искусства, так как мы уже знаем (глава X, § 7), что существует такая вещь, как лживое или искаженное сознание.
От любой теории искусства, если она хочет быть принятой всерьез, следовало бы требовать, чтобы она показывала, как художник, преследуя свои художественные цели, определяет, успешно ли он это делает. Хорошо было бы, например, знать, может ли художник вести следующий внутренний монолог: «Что-то не нравится мне эта линия, попробуем-ка провести ее по другому... или так... или так... Вот! Это годится». Теория, которая загоняет художественный опыт слишком глубоко, туда, где опыт уже не обладает характером знания, не может удовлетворить этому требованию. Она может только уклониться от него, отговариваясь, что в таких случаях художник действует не как художник, а как критик или даже (если критику искусства приравнивать к философии искусства) как философ. Однако такие речи никого не обманут. Постоянный пристальный и бдительный взгляд на собственную работу, ежеминутная оценка, успешен ли творческий процесс, не являются критической деятельностью, следующей за художественной работой и оценивающей ее, – это неотделимая часть самого художественного творчества. Человек, который в этом сомневается (если только у него вообще есть какие-либо основания для сомнений), смешивает, наверное, то, как работает художник, с тем, как действует начинающий ученик в художественной школе, который после нескольких минут работы вслепую дожидается учителя, чтобы тот показал, что же он на самом деле сделал. |257| В действительности ученик художественной школы учится не столько писать, сколько наблюдать собственную работу, поднимать связанную с живописью психофизическую деятельность до уровня искусства, учится сознавать свою психофизическую деятельность, переводя ее таким образом с уровня психического опыта на уровень воображения.
Художник пытается выразить некую данную эмоцию. Выразить ее и выразить ее хорошо – это одно и то же. Выразить ее плохо – это не значит как-то ее все-таки выразить (например, выразить ее, но не selon les regles 1 , это значит потерпеть в выражении неудачу. Плохое произведение искусства – это деятельность, в которой деятель пытается выразить данную эмоцию, но терпит неудачу. Таково принципиальное различие между плохим искусством и тем, что называют искусством по ошибке, тем, о чем мы говорили несколькими страницами раньше. В том, что по недоразумению называют искусством, не может быть неудачи с выражением эмоций, поскольку такая попытка вообще не предпринимается. В псевдоискусстве автор пытается (может быть, успешно, а может быть, нет) делать нечто совершенно другое.
Однако выражение эмоции совершенно то же самое, что и ее осознание. Плохое произведение искусства – это неудачная попытка осознать некую данную эмоцию, то, что Спиноза назвал неадекватной идеей аффекта. Итак, сознание, которому не удается увидеть собственные эмоции, является сознанием лживым или искаженным. Его неудача (как и все другие неудачи) – это не простая слепота, не отказ что-либо делать. Это неправильная деятельность, деятельность ошибочная или неудавшаяся. Человек, попытавшийся осознать некую эмоцию и потерпевший неудачу, уже не пребывает в состоянии простого незнания или непричастности в отношении этой эмоции. Что-то он уже успел с ней сделать, однако это «что-то» нельзя назвать выражением. Он попытался обмануть свою эмоцию или уклониться от нее. Для того чтобы скрыть это от себя, либо сделают вид, что ощущаемая эмоция вовсе не та, либо же что ее ощущает кто-то другой. Эти два варианта отнюдь не исключают друг друга, так что на самом деле они зачастую сосуществуют параллельно и подкрепляют друг друга.
Если мы зададим вопрос, осознанны ли эти махинации, ответа на него не будет. Этот процесс происходит не в области, лежащей ниже сознания (здесь он, конечно, не мог бы происходить, поскольку в этом процессе замешано и сознание), но и не в сфере сознания (где он также не мог бы найти себе места, так как человек не может в буквальном смысле себе лгать, поскольку он сознает, где находится истина, и не может отрицать этого знания). |258| Все это случается на границе, разделяющей психический уровень опыта и уровень сознания, а сам процесс представляет собой неправильное исполнение акта, преобразующего то, что имеет чисто психическую природу (впечатления), в то, что принадлежит сознанию (идеи).
Коррумпированное сознание, по вине которого человеку не удается выразить некую эмоцию, лишает его в то же время способности понять, смог ли он эту эмоцию выразить. По одной и той же причине он оказывается и плохим художником, и плохим судьей своему искусству. Человек, который способен создать плохое произведение искусства, именно поэтому лишен возможности осознать, что он сделал. С другой стороны, он не может в самом деле думать, что это хорошее произведение, не может думать, что ему удалось выразить себя, поскольку это неправда. Плохое искусство можно по ошибке принять за хорошее лишь в том случае, если человек имеет представление о том, что такое хорошее искусство. Однако представление о хорошем искусстве дано человеку лишь в той степени, в какой он знает, что значит обладать некоррумпированным сознанием, а знание такого рода доступно лишь тому, кто и в самом деле им обладает. Неискренний разум именно в силу своей неискренности не может иметь об искренности никакого представления.
Однако нет такого человека, сознание которого может быть полностью коррумпировано. Если бы это было так, его состояние было бы настолько хуже самого страшного нездоровья, насколько обладать всеми мыслимыми болезнями хуже, чем быть абсолютно здоровым. Такой человек страдал бы одновременно всеми возможными видами душевного расстройства, а уж эти душевные заболевания должны были повлечь за собой все мыслимые телесные недуги. Коррумпированность сознания – это всегда частичные и временные пробелы в деятельности, которая в целом достаточно успешно выполняет свою задачу. Человек, которому в каком-то одном случае не удается выразить себя, – это человек, вполне привыкший к успешному самовыражению и к сознанию этого успеха во множестве других случаев. Поэтому, сравнивая в памяти разные случаи самовыражения, он должен обладать способностью видеть свои неудачи. Именно это и происходит с любым художником, когда он говорит: «Эта линия не годится». Он помнит, каково ощущение успешного самовыражения, и в свете этого воспоминания он понимает, что попытка, воплощенная именно в этой линии, оказалась неудачной. Коррумпированность сознания – это не сокрытый грех, не отдаленное бедствие, из тех что обрушиваются лишь на проклятых да на неудачников. Это постоянный опыт жизни любого художника, и такая жизнь представляет собой постоянную и в целом успешную борьбу с этим несчастьем. Однако такая борьба всегда предполагает вполне реальную возможность поражения, и тогда известная коррумпированность становится укоренившейся.
|259| То, что мы считаем определенными видами плохого искусства, – примеры именно такой укоренившейся коррумпированности сознания. Плохое искусство никогда не бывает результатом выражения того, что плохо само по себе, или того, что, может быть, невинно само по себе, но в конкретном обществе оно представляет собой то, о чем не принято говорить вслух. Каждый из нас испытывает такие эмоции, которые, если о них узнают наши ближние, заставят их в ужасе от нас отшатнуться, эмоции, которые, если о них узнаем мы сами, заставят нас бояться самих себя. Не выражение этих эмоций является плохим искусством. И не выражение ужаса, который они вызывают. Напротив, плохое искусство возникает в тех случаях, когда вместо того чтобы выражать эти эмоции, мы отказываемся от них, желая считать себя непричастными к тем эмоциям, которые нас ужасают, или считая себя слишком терпимыми, чтобы ужасаться.
Искусство – это не роскошь, и дурное искусство не такая вещь, которую мы можем себе позволить. Самопознание является основой всей жизни, выходящей за рамки чисто психического уровня опыта. Если сознанию не удается благополучно справляться со своей работой, факты, которые оно предоставляет нашему интеллекту, – единственное, на чем он может основывать ткань мысли, – оказываются ложными с самого начала. Честное сознание дает интеллекту верный фундамент для его строительства, коррумпированное сознание вынуждает разум строить свои здания на песке. Ложь, которой коррумпированное сознание опутывает интеллект, – это такая ложь, которую сам он никогда не может распутать. Чем больше коррумпировано сознание, тем более отравленными оказываются колодцы истины. Интеллект уже не может построить ничего устойчивого. Моральные построения оказываются воздушными замками. Политические и экономические системы превращаются в паутину. Даже обычное душевное и физическое здоровье ставится под вопрос. И следует помнить, что коррумпированное сознание представляет собой синоним плохого искусства.
Я привожу эти печальные примеры не для того, чтобы повысить ответственность той малочисленной прослойки нашего общества, которая берет на себя смелость называть себя сословием художников. Это было бы абсурдно. Точно так же как существование общества основывается на честных отношениях между одним человеком и другим и охрана этой честности доверена не какому-то одному классу или учреждению, а всем и каждому, так и усилия, направленные на выражение эмоций, на преодоление коррумпированности нашего сознания, – это усилия, которые должны предприниматься не одними только специалистами, но и каждым, кто использует язык, где бы он его ни использовал. Каждое высказывание и каждый жест – это произведение искусства. |260| Для каждого из нас важно, чтобы в них, как бы мы ни обманывали окружающих, мы не лгали самим себе. Обманывая себя в этом деле, можно посеять в своей душе такие зерна, которые, если их потом не выполоть, могут вырасти в любой порок, любое душевное заболевание, любую глупость и болезнь. Плохое искусство, коррумпированное сознание – это истинный radix malorum 2 .
| |
|
< Предыдущая часть |
СОДЕРЖАНИЕ |
К началу страницы |
Следующая часть >
|
|
|
Примечания
| |
|
< Предыдущая часть |
СОДЕРЖАНИЕ |
К началу страницы |
Следующая часть >
|
|