|
|
Р. Дж. Коллингвуд. ПРИНЦИПЫ ИСКУССТВА
|
|
|
|
|
< Предыдущая часть |
СОДЕРЖАНИЕ |
Следующая часть >
IV. Искусство как магия
§ 1. ЧЕМ МАГИЯ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ – (1) ПСЕВДОНАУКОЙ
|65| Как мы увидели, отображение всегда является средством для достижения определенной цели. Целью служит повторное возбуждение некоторых эмоций. В зависимости от того, вызываются ли эти чувства с практической целью или же ради самих себя, оно называется магией или развлечением.
То, что я в этой связи использую слово магия, непременно вызовет затруднения, однако я не могу его избежать по причинам, которые, надеюсь, позже станут понятны. Поэтому мне хотелось бы заранее позаботиться о том, чтобы эти затруднения не переросли в непонимание по крайней мере для тех читателей, которые стремятся меня понять.
Слово магия, как правило, не несет вообще никакого определенного смысла. Обычно оно используется для обозначения определенной практики, принятой в «варварских» обществах и встречающейся тут и там в наименее «цивилизованных» и «образованных» слоях нашего общества, и тем не менее, им пользуются без всякого определенного представления о том, что же оно значит. Поэтому, если кто-нибудь утверждает, например, что церемонии нашей собственной церкви представляют собой магию, ни он, ни кто-либо еще не сможет сказать, что же значит это утверждение, кроме, может быть, того, что оно используется в оскорбительном смысле. Это утверждение нельзя назвать ни истинным, ни ложным. Здесь я попытаюсь вывести это слово из положения, в котором оно является бессмысленным оскорблением, и использовать его как термин, обладающий совершенно определенным смыслом.
То, что это слово докатилось до положения ругательства, было заслугой школы антропологов, чей престиж был оправданно высок. Два поколения тому назад антропологи поставили перед собой задачу научного исследования других цивилизаций, отличных от нашей. Эти цивилизации были свалены в кучу под неразумно пренебрежительным (или, временами, неразумно почтительным) названием «первобытные». Среди обычаев этих цивилизаций выделялись такие виды практики, которые по общему согласию были названы магией. Как исследователи, они непременно должны были раскрыть мотивы этих видов деятельности. Для чего, спросили они себя, нужна эта магия?
Направление, в котором они стали искать ответ на этот вопрос, определялось доминирующим влиянием позитивистской философии, которая игнорировала эмоциональную природу человека и сводила все элементы человеческого опыта к проявлениям интеллекта, после чего обращала внимание только на тот тип интеллектуальной деятельности, который, согласно этой же философии, был направлен на создание естественных наук. |66| Этот предрассудок заставил антропологов сравнивать магическую практику «варвара» (они сделали поспешный вывод, что цивилизованные люди такой практики не имеют, если не считать некоторых аномальных явлений, которые были названы этими антропологами пережитками) с деятельностью цивилизованного человека, когда он использует свое научное знание для того, чтобы управлять природой. Они заключили, что колдун и ученый принадлежат к одному роду. Каждый является личностью, пытающейся оказать влияние на природу путем практического применения своего научного знания. Различие состоит только в том, что ученый в самом деле обладает научным знанием, и поэтому его попытки управлять природой оказываются удачными, колдун таким знанием не обладает, и поэтому его попытки терпят крах. Так, например, если посевы поливать, то они будут лучше расти, однако варвар, не зная этого, танцует перед ними в ложной надежде, что его пример разбудит в посевах дух соперничества и заставит их вырасти так же высоко, как он подпрыгивает. Таким образом, заключили антропологи, в основе магии просто лежит особого рода ошибка, так что магия является ошибочной естественной наукой, а магическая деятельность представляет собой псевдонаучную деятельность, основывающуюся на этой ошибке 1 .
Эта теория магии как псевдонауки – образчик исключительной путаницы в мыслях. Здесь даже не стоит тратить наше время на сколько-нибудь окончательное распутывание того переплетения грубых ошибок и предрассудков, на котором эта теория покоится. Я ограничусь только двумя критическими замечаниями.
1. Локку было простительно относить варваров вместе с идиотами к одному типу людей – к людям, не способным на логическое мышление, так как Локк и его современники о варварах практически ничего не знали. Однако это было уже совсем недопустимо для антропологов XIX века, знавших, что люди, которых они назвали варварами, помимо интеллекта, проявлявшегося в их обычае создавать крайне сложные политические, юридические и лингвистические системы, имели и довольно глубокое понимание связей между причинами и следствиями в природе, которое позволяло выполнять сложные операции в металлургии, сельском хозяйстве, скотоводстве и т. п. Человек, способный достаточно хорошо осознать связь между причинами и следствиями, для того чтобы сделать из железной руды готовую подкову, вовсе не похож на имбецила, вопреки тому, что пытаются нам доказать теория Тайлора и ее гротескное развитие, которое она получила в руках французских антропологов.
2. |67| Даже если бы «варвар» и оказался идиотом, все равно теория не соответствует тем фактам, для объяснения которых она была создана. Вот один из этих фактов. «Варвар», для того чтобы его состриженные ногти не попали в руки врагов, уничтожает их с дотошной тщательностью. Когда антрополог спрашивает, почему он это делает, он отвечает, что его цель – помешать врагам использовать их как магическое оружие против него самого, поскольку, если их злонамеренно уничтожить с соответствующими обрядами, уничтожение распространится и на то тело, с которого эти ногти сострижены. Антрополог, желающий понять, почему этот варвар придерживается столь очевидно беспочвенных верований (он уверен, что простейший эксперимент сразу же покажет их ложность), придумывает для объяснения гипотезу, и гипотеза, к которой он приходит, заключается в том, что «варвар» верит в «симпатическую» связь между состриженными ногтями и телом, с которого они сострижены, так что их разрушение автоматически влечет за собой ущерб для тела.
Это второе верование так же беспочвенно, как и первое, поэтому само нуждается в объяснении. Английские антропологи, люди благородные и добропорядочные, этого просто не заметили, но это заметили их более рационалистичные французские коллеги и занялись разработкой целой теории «первобытного мышления», показывающей, что «варвар» обладает весьма своеобразным разумом, совсем не похожим на наш. Его разум не рассуждает логически, как это делает разум француза, он не получает знаний из опыта, как это делает разум англичанина, он думает (если это можно назвать мышлением) посредством методичного развития того, что с нашей точки зрения является чем-то вроде сумасшествия.
Этот изумительный образчик теории, влияние которого на антропологическую науку вряд ли было более пагубным, чем его же вредоносное влияние на практические связи между европейцами и теми народами, которые они с удовольствием назвали «варварскими», основывается на тривиальной, но грубой ошибке. Факт, для объяснения которого эта теория была создана, никогда не наблюдался. Наблюдался лишь тот факт, что «варвар» уничтожает свои состриженные ногти. Теория состоит в том, что он верит в «мистическую» связь (мы пользуемся французским эпитетом) между этими обрезками и его собственным телом, так что их разрушение может принести вред его телу. Однако если бы он в это верил, то свои действия над собственными ногтями он счел бы самоубийством. Между тем он так не думает, следовательно, он не верит в надуманную «мистическую связь», и те основания, на которых он был наделен «первобытным мышлением», бесследно исчезают.
|68| Как ни проста эта ошибка, она отнюдь не невинна. Она маскирует полуосознанный заговор, попытку выставить в смешном и неприглядном свете цивилизации, отличающиеся от нашей, – в частности, цивилизации, где открыто признается магия. Разумеется, антропологи с возмущением отвергнут это обвинение, однако при перекрестном допросе слабость их возражений станет ясна. Факт, с которого мы начали, заключался в том, что «варвар» уничтожает свои состриженные ногти для того, чтобы помешать врагу сделать то же самое, сопровождая это действие определенными магическими обрядами. Затем антрополог говорит себе: «Мой собеседник говорит, что опасается, как бы кто-нибудь не сделал одновременно две вещи: уничтожил обрезки моих ногтей и выполнил определенный обряд. Наверняка он знает не хуже меня, что все эти обряды просто фокус-покус, их нечего бояться. Следовательно, он не должен бояться разрушения своих состриженных ногтей». Примерно такая работа должна была происходить в голове у антрополога. Если бы это было не так, он не стал бы основывать свою теорию на псевдофакте (опасении перед уничтожением состриженных ногтей как таковых), вместо того чтобы основывать ее на подлинном факте, который наблюдался на самом деле (на страхе перед уничтожением состриженных ногтей в том, и только том, случае, когда оно сопровождается определенными магическими церемониями). Движущая сила, стоящая за этой подменой, – уверенность антрополога, что церемонии, сопровождающие разрушение состриженных ногтей, являются простым фокусом, который никому не может повредить. Однако эти церемонии – единственная магическая часть во всей ситуации. Упомянутая теория магии была создана в результате такой подтасовки фактов, что все собственно магические элементы из нее выпали. Иначе говоря, эта теория – тонко замаскированный отказ вообще как-либо заниматься магией.
Антропологи наших дней уже мало доверяют и теории Тайлора-Фрейзера, и психологическим украшениям, добавленным к этой теории Леви-Брюлем. Они гораздо ближе познакомились с фактами «варварской» жизни, чем те, кто создал и развил эту теорию, на самом деле гораздо ближе, чем наиболее информированные полевые исследователи, поставлявшие материалы для этих теоретиков. Следовательно, они знают слишком много о магической практике, чтобы это можно было объяснить исходя из позитивистских принципов как симптомы непорядка в машине индуктивного мышления. Однако этот отход мнения специалистов от теории Тайлора-Фрейзера происходил почти безмолвно 2 , что привело, как ни странно, к закреплению этой теории в умах у публики.
|69| Набирающая силу современная антропология создала за пределами круга специалистов потребность в антропологической литературе. Эта потребность была удовлетворена «Золотой ветвью» – неистощимой мусорной кучей для приятного чтения. Публика, ошибочно приняв этот массивный труд за памятник научной мысли, начинает привыкать к псевдонаучной теории магии – и это именно тогда, когда антропологи начинают ее забывать.
| |
|
К началу страницы
|
|
|
§ 2. ЧЕМ МАГИЯ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ – (2) НЕВРОЗОМ
В третьей главе «Тотема и табу» (английский перевод Брилля, 1919) Фрейд выдвинул не столько альтернативу, сколько специализированное развитие теории магии Тайлора-Фрейзера. Леви-Брюль к тому времени уже занимался проблемой объяснения, почему разум «варвара» должен действовать столь необычным и, на наш взгляд, столь иррациональным путем, как это предполагается в теории Тайлора-Фрейзера. Он объяснил это тем, что варвары имеют разум специфического типа, который действует именно таким образом («Первобытное мышление», 1-е изд., 1913 г.; в первоначальном варианте название звучало так: «Мыслительные функции в низших обществах»). Рассуждения в этой книге представляют собой весьма любопытный образец «метафизики» в кантовском смысле – это попытка объяснять факты, измышляя оккультные сущности. Природа «мышления» личности в себе совершенно непознаваема. Ее можно познать только по ее проявлениям, по тому, как она думает и действует. Поэтому не имеет смысла объяснять странные «мышление» и действия «варвара» с помощью гипотезы, что у него мышление странного типа, ибо эта гипотеза не поддается проверке. На самом деле Леви-Брюль предоставил нам отличный современный образец того метода, по которому учили мыслить студентов-медиков Монпелье в XVII веке и который отлично изображен у Мольера:
Бакалавр.
Почтенный доктор инквит: кваре
Опиум фецит засыпаре?
Респондэс на кое:
Хббет свойство такое –
Виртус снотвурус,
Котурус Путе силу храпира
Натуру усыпира.
Хор.
Бене, бене, бене, превосходно;
Дигкус он войти свободно
В ностро славное сословие,
Респондендо всем условиям 3 .
|70| Фрейд, напротив, избрал чисто научный путь. Он понимал, что дело ученого связывать факты не с оккультными сущностями, а с другими фактами. Задаваясь тем же вопросом, что и Леви-Брюль, – почему варвары думают таким странным образом? – он отвечает на него, сопоставляя предполагаемые факты магии с примерами невроза принуждения, который он сам исследовал у своих пациентов. Он указывает, что ребенок удовлетворяет свои желания посредством чувственных галлюцинаций, то есть он создает ощущение удовлетворения посредством центробежного возбуждения органов чувств. «Варвар» делает не то же самое, но нечто подобное. Он удовлетворяет свои желания, совершая акт, изображающий состояние вещей, о котором он мечтает, иначе говоря, создавая моторные галлюцинации (упомянутая работа, с. 140). Для иллюстрации Фрейд цитирует одного из своих пациентов, невротика, который верил, что, если он подумает о человеке, этот человек сразу же будет перенесен к нему, если он кого-нибудь проклянет, этот человек умрет, и т. п. Фрейд утверждал, что это равноценно вере во всесилие мысли, вере в то, что все, что человек подумает, произойдет просто как следствие этой мысли. Фрейд предполагает, что это любопытное психологическое состояние и лежит в основе всей магической практики.
Эти рассуждения никуда не годятся. С их помощью можно было бы объяснить магию, если бы она была чем-то совсем отличным от того, что она есть, но так это не имеет никакого отношения к действительным фактам. Магия состоит по сути из системы деятельностей, из метода. Ни один колдун не верит, что может получить то, что хочет, просто в результате желания, не думает, что все вокруг происходит в соответствии с его мыслью и в результате ее. Напротив, именно потому, что он знает, что между желанием и исполнением нет никакой непосредственной связи такого рода (поэтому он радикально отличается от пациента Фрейда именно в том качестве, по которому они сравниваются), он придумывает или перенимает колдовской метод как среднее звено, связующее эти два момента.
Позже Фрейд, кажется, начал это смутно осознавать, начал понимать, что теория магии, оставляющая в стороне всякие ссылки на магическую практику, не может быть вполне удовлетворительной. Тогда он привлекает и магическую практику, объясняя, что невротики принуждения в страхе перед своим всемогуществом, защищаются от него, создавая формулы и ритуалы, функция которых состоит в предотвращении исполнения всех их мыслей и желаний (с. 146). Это явление, как он говорит, является «симметричным отражением» магических ритуальных действий. |71| Однако два сравниваемых примера не больше похожи друг на друга, чем, например, громоотвод и динамо-машина. Невротик, будучи несколько сумасшедшим, думает, что его желания сразу же исполняются. Имея в своем сумасшествии некоторый метод, он начинает изобретать средства для разрушения этой непосредственной связи и заземления своих опасных мыслей. «Варвар», будучи разумным человеком, знает, что желания никогда сами не исполняются. Поэтому он изобретает средства для их исполнения.
Проблема любой теории магии такова. Какими должны быть желания, чтобы те действия, которые мы называем магией, могли служить средством для их исполнения? Фрейд даже и не коснулся этой проблемы. Он просто замял ее, не сумев удержать внимание на особенностях, которые на самом деле можно обнаружить в магической деятельности, и установив сравнение между психологией магии и совершенно отличной от нее психологией ритуала принуждения. Вопрос, который здесь возникает (я сейчас не буду им заниматься), таков: какая сила воздействует на научное сознание современных европейцев, создавая столько трудностей, мешающих им прямо думать о магии? Почему твердолобые англичане и шотландцы, подобные Тайлору и Фрейзеру, подходя к этой теме, сами ослепляют себя так, что не видят те факты, которые собираются объяснять? Почему проницательные и философичные французы, подобные Леви-Брюлю, начиная теоретизировать о магии, говорят как прославленные идиоты Мольера? Почему Фрейд, величайший психолог нашего века, реагирует на эту проблему, теряя всю свою способность отличать одну психологическую функцию от другой, ей противоположной? Может, мы настолько цивилизованны, что варварство слишком далеко от нас, чтобы мы могли его понимать? Или, может быть, мы так боимся магии, что не осмеливаемся о ней думать честно и прямо?
Вторая альтернатива является по крайней мере реальной возможностью. Я напоминаю о ней, потому что против этой возможности мы всегда должны быть на страже. Если мы как «цивилизованные» люди в самом деле запуганы магией, вряд ли мы решимся объявить это публично. Частично это проявится (и эта часть сейчас непосредственно интересует и меня, и читателя) в виде очень сильного нежелания думать об этом вопросе в спокойном и логическом ключе. Поэтому, если нам кто-нибудь предложит истинную теорию магии, на пути ее признания мы будем ставить все возможные препятствия. Сделав это предостережение, я попытаюсь сформулировать такую теорию.
Примечание к § 2
Непосредственная тема этой книги столкнула меня только с третьей главой книги Фрейда «Тотем и табу». Надеюсь, читатель простит меня, если я добавлю, что все сказанное об этой главе применимо и к остальной книге. Ошибки здесь присущи самому принципу, который побудил Фрейда написать эту книгу, – принципу «применения взглядов и результатов психоанализа к необъясненным проблемам расовой психологии». |82| На более простом языке это означает объяснение необычности варварских верований и поведения по аналогии со странностями, наблюдаемыми у пациентов психоаналитика. Однако здесь «варвар» означает только человека, «принадлежащего к любой цивилизации, существенно отличающейся от цивилизации современной Европы», а «странности» варварских верований и поведения являются лишь такими моментами, которые кажутся странными современному европейцу, то есть моментами, в которых и состоит это отличие. Итак, говоря еще более простым языком, программа Фрейда состоит в сведении различий между неевропейской и европейской цивилизациями к различиям между душевной болезнью и душевным здоровьем. Удивительно ли, что при этом «варвар дает сдачи»?
Здесь не место раскрывать все каламбуры и софизмы, которыми Фрейд убеждает себя (и, разумеется, всех остальных) в том, что его программа успешно выполнена. Цель этого примечания состоит в том, чтобы отметить, что человек, который способен пытаться приравнять различие между цивилизациями к различию между душевной болезнью и душевным здоровьем, иначе говоря, который способен свести историческую проблему природы цивилизаций к проблеме медицинской, – это человек, чьи взгляды на все проблемы, связанные с природой цивилизации, будут тем более ложными, чем честнее он хранит верность этой своей попытке. Его заблуждения станут опасными, если его престиж в собственной сфере будет достаточно высок. В числе этих проблем проблема природы искусства.
| |
|
К началу страницы
|
|
|
§ 3. ЧТО ЖЕ ТАКОЕ МАГИЯ?
|72| Единственный плодотворный путь теоретизирования относительно магии – подход к ней со стороны искусства. Сходство между магией и прикладной наукой, на которой покоится теория Тайлора-Фрейзера, совершенно ничтожно, в то время как различия огромны. Колдун как таковой не является ученым; если мы признаем это и назовем его плохим ученым, мы просто найдем термин для очернения тех характеристик, которые отличают его от ученого, не пытаясь анализировать эти характеристики. Сходство между магией и неврозом, на котором основывается теория Фрейда, и велико и мало – как мы того пожелаем. Невроз – отрицательный термин, охватывающий множество различных типов отклонений от наших сколоченных на скорую руку стандартов душевного здоровья, и почему бы не включить в список качеств, требуемых нормой душевного здоровья, также и неверие в магию. Однако сходство между магией и искусством и велико, и глубоко. Магическая практика неизменно включает в себя, причем в качестве не периферийных, а центральных элементов, такую художественную деятельность, как танец, песня, рисунок или лепка. Более того, эти элементы имеют функции, которые в двух отношениях напоминают функции развлечений. (I) Они являются средством для достижения заранее намеченной цели и поэтому являются не подлинным искусством, а ремеслом. (II) Этой целью служит возбуждение эмоций.
(I) То, что магия по своей сути является средством для достижения заранее намеченной цели, я думаю, очевидно. В равной степени очевидно и то, что используемая таким образом в качестве средств деятельность всегда оказывается деятельностью художественной или, точнее (поскольку, будучи использованной в виде средств для достижения цели, она не может быть подлинным искусством), квазихудожественной.
(II) То, что цель магии всегда состоит исключительно в создании определенных эмоций, не так очевидно, однако каждый согласится, что по крайней мере иногда и до некоторой степени возбуждение эмоций включается в одну из целей магии. В австралийской церемонии посвящения колдун, имитирующий рев быка, действует, по крайней мере частично, с целью возбудить определенные эмоции среди кандидатов к посвящению, а также и некоторых других непосвященных, которые случайно могут услышать этот рев. Племя, исполняющее танец войны, прежде чем отправиться на бой с соседями, создает таким образом воинственные эмоции. Воины «вытанцовывают» в себе убежденность в собственной непобедимости. Разнообразная и очень сложная магия, окружающая сельскохозяйственную деятельность крестьянской общины, выражает чувства общины в отношении ее стад, посевов и инструментов труда. Точнее говоря, эта магия пробуждает в крестьянах в каждый поворотный день календаря ту эмоцию, которая больше подобает соответствующей фазе всех годовых трудов.
|73| Хотя магия и возбуждает эмоции, она делает это совершенно не так, как развлечения. Эмоции, создаваемые магическими действиями, не разряжаются в этих действиях. Для практической жизни и для людей, связанных с магическими актами, важно, чтобы это не произошло. Магические действия являются магическими именно потому, что это не происходит. Имеет место как раз противоположное: эмоции фокусируются и кристаллизуются, формируются в виде эффективных факторов практической жизни. Этот процесс прямо противоположен катарсису – в нем эмоции разряжаются, чтобы не мешать практической жизни, в магии же эмоции организуются и направляются на цели той же практической жизни.
Я утверждаю, что именно эти магические воздействия, частично в отношении самих исполнителей магических актов, частично в отношении других людей, подвергающихся благоприятному или неблагоприятному влиянию со стороны колдунов, являются единственными воздействиями, которые может оказывать магия. Более того, они оказываются единственными воздействиями, на которые направлена магия, если ею пользуются сознательно. Я утверждаю, что основная функция всех магических актов состоит в возбуждении у исполнителя или исполнителей определенных эмоций, которые считаются необходимыми или полезными для жизненной деятельности. Вторичная функция магических действий состоит в возбуждении у посторонних, друзей и врагов исполнителя эмоций, полезных или пагубных для жизни этих людей.
Всякий, обладающий достаточной психологической подготовкой, понимает, какое огромное влияние оказывают наши эмоции на успех или неуспех жизненных предприятий, на возникновение заболеваний и на их лечение. Такому человеку будет ясно, что эта теория магии легко применима к обычному повседневному использованию в отношении обычной повседневной деятельности тех, кто верит в магию. Верящий в магию, например, думает, что военные действия, предпринятые без подобающих случаю танцев, закончатся поражением, думает, что, беря в лес свой топор без предварительного совершения магического обряда, он не сможет срубить дерево. Однако такие верования не предполагают, что врага побеждают или деревья валят одной силой магии в отрыве от собственно труда. Это верование означает, что и на войне, и на лесоповале нечего делать без соответствующего боевого духа, а функции магии состоят в развитии и сохранении этого духа или же в его подрыве. Например, если враг подсмотрел наш боевой танец, увидел, как величественно мы его исполняем, разве не убежит он в страхе, чтобы уговорить Друзей сдаться без боя? Когда цель магии состоит в укреплении нашего мужества в момент нападения не на скалу и не на дерево, а на одушевленных врагов, воля врагов к сопротивлению будет фатально ослаблена воздействием только одной магии. |74| В какой степени подобные отрицательные эмоциональные воздействия могут вызывать различные болезни или даже смерть – вопрос, относительно которого ни один исследователь медицинской психологии не осмелится на огульные утверждения.
Еще один шаг, и мы приходим к случаям, когда «варвар» верит (или нам кажется, что верит), что магия в силах совершать то, что мы, «цивилизованные» люди, считаем невозможным, например вызывать дожди или прекращать землетрясения. Я готов согласиться, что «варвары» в самом деле разделяют такие верования, – они не более защищены от человеческой глупости, чем цивилизованные люди, и, без сомнения, так же подвержены склонности думать, что они или люди, которые, на их взгляд, их превосходят, могут делать то, что на самом деле сделать невозможно. Однако эти заблуждения не суть магии, а лишь ее извращение. Следует с особой осторожностью относиться к тому, как мы приписываем эти предрассудки людям, которых мы называем варварами, людям, которые когда-нибудь восстанут и будут свидетельствовать против нас. Крестьянин, загубивший собственные посевы в результате безделья, обычно всю вину валит на погоду. Если бы магия излечила его лень, незачем было бы обвинять погоду. Это серьезный вопрос: не является ли истинная функция так называемой «магии, вызывающей дождь», попыткой приободрить земледельца и побудить его к усердной работе вне зависимости от того, идет дождь или нет. Аналогичным образом магия, которая якобы направлена на прекращение землетрясений или наводнений, должна быть тщательно исследована, прежде чем мы сможем решить, направлена ли она на предотвращение стихийных бедствий, или же она стремится вызвать у людей эмоциональное состояние готовности переносить эти бедствия с твердостью и надеждой. Если правильным окажется второй ответ, то и эти явления согласуются с изложенной здесь теорией магии; если же правильным ответом будет первый, эти явления мы должны будем назвать не магией, а ее извращением.
Если мы зададим вопрос, как же магия производит этот эмоциональный эффект, ответ на него будет простым: это совершается посредством представления. Создается такая ситуация (воины потрясают копьями, пахарь достает свой плуг и т. д., хотя не ведется еще никакой войны и ни одно зерно не брошено в землю), которая воспроизводит практическую обстановку, на которую должны быть направлены соответствующие эмоции. Для эффективности магии важен следующий аспект: участник обряда должен сознавать эту связь, должен понимать, что он делает во время военного танца, ритуала с плугом и т. п. Вот почему, когда он впервые участвует в ритуале, все это должно быть ему объяснено – либо устной речью (которая может принять вид посвящающего наставления, разъясняющей речи или песни, составляющей часть самого ритуала), либо такой точной имитацией, которая исключит всякое ошибочное понимание.
|75| Магия – это такое представление, при котором возбуждаемые эмоции ценятся в связи с их функцией в практической жизни, направляются генерирующей и фокусирующей магической деятельностью непосредственно на практическую жизнь, нуждающуюся в них. Магическая деятельность – что-то вроде динамо-машины, обеспечивающей механизм практической жизни необходимым эмоциональным током и эмоциональным напряжением. Следовательно, магия является необходимостью для человека любого уровня и в любом положении. На самом деле ее можно обнаружить в каждом здоровом обществе. Общество, которое, подобно нашему, думает, что уже пережило потребность в магии, либо заблуждается в этом мнении, либо же это умирающее общество, гибнущее из-за недостаточной воли поддерживать собственное существование.
| |
|
К началу страницы
|
|
|
§ 4. МАГИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО
Магическое искусство – искусство изображающее и вызывающее эмоции, причем ввиду поставленной цели возбуждаются совершенно определенные эмоции, которые должны разряжаться в нуждах практической жизни. Такое искусство, если судить о нем по эстетическим меркам, может быть плохим или хорошим, однако его эстетическое качество если и имеет связь с его подлинной целью, то очень слабую. Изысканный натурализм общепризнанно магических изображений животных эпохи палеолита не может быть объяснен их магической функцией. Любые каракули легче послужили бы той же цели, если бы неофиту, приближающемуся к ним впервые, объяснили, что «перед ним бизон».
Если магическое искусство достигает высокого эстетического уровня, это происходит потому, что общество, к которому оно принадлежит (и не только художники, но и зрители), требует от искусства эстетического совершенства, далеко превосходящего ту скромную степень квалификации, которая вполне бы позволила реализовать все его магические функции. Такое искусство имеет двойной мотив. Оно держится на высоком Уровне до тех пор, пока эти две движущие силы ощущаются как абсолютно совпадающие. Как только скульптор скажет себе: «Разумеется, это бессмысленная трата времени – тщательная отделка портрета, если сразу же, когда он выйдет из моих рук, он будет заперт в гробнице», – эти два мотива разойдутся в его сознании. Он свыкнется с мыслью, что произведения, уступающие его лучшим достижениям (в эстетическом смысле), вполне удовлетворят потребности магии. Так начинается упадок, декаданс. На самом деле к этому моменту он уже начался, ибо подобные мысли приходят в сознание намного позже того, как они уже Долго воздействуют извне.
Изменения в духе искусства, отделяющие Ренессанс и современное искусство от искусства Средневековья, состоят и том, что средневековое искусство было откровенно и определенно магическим, в то время как Ренессанс и современное искусство таковыми не были. |76| Я и во втором случае использую прошедшее время, потому что вершина этого немагического и антимагического искусства в истории приходится на конец XIX века, а сейчас уже заметно, что прилив сменился отливом. Но в любом приливном течении всегда имеются всякие водовороты. Даже в девяностые годы прошлого века, когда в английских литературных кругах правила школа так называемых эстетов, исповедовавших доктрину, что искусство не должно подчиняться никакой утилитарной цели, а может существовать только ради самого себя, и то имелись некоторые противоположные течения. Лозунг «искусство для искусства» в некоторых отношениях страдал двусмысленностью. Так, например, он не отличал подлинного искусства от развлечения, и то искусство, которым восхищались и которому отдавали свои силы сторонники этого лозунга, на самом деле было бесстыдным развлекательным искусством, увеселявшим избранную и самовлюбленную клику. Но в одном отношении этот лозунг был совершенно определенным: он полностью изгнал магическое искусство. В надушенную и чванливую атмосферу этого «китайского домика» ворвался Редьярд Киплинг, молодой, нервный, недальновидный, весь горящий стремлением использовать свое талантливое перо для пробуждения и направления эмоций, которые по его опыту индийской жизни казались ему связанными с управлением Британской империей. Эстеты пришли в ужас, и не потому, что осуждали империализм, а потому, что не одобряли магического искусства. Киплинг наткнулся прямо на их самое лелеемое табу. Что было еще хуже, именно на этом он и построил свой успех. Тысячи людей, знакомых с этими эмоциями как с паром, приводившим в движение машину их повседневного труда, приняли его в самое сердце. Однако Киплинг был мелочно-чувствительным человечком, и отпор, который он получил со стороны эстетов, омрачил раннее лето его жизни. С тех пор он все время разрывался между двумя идеалами и не мог с полной самоотдачей следовать ни за одним из них.
Сегодня обстоятельства изменились. В почете уже принципы не Уайльда, а Киплинга. Большая часть наших ведущих молодых писателей обратилась к магическому искусству, и это обращение является самым заметным фактом современного английского искусства. Эстетику не так важно, что эта новая магическая литература является пропагандой уже не империализма, а коммунизма. Для него не важно (хотя это важно для политика), что из двух воинственных вероучений, поделивших между собой наследие либерализма XIX века, коммунизм, по-видимому, имеет язык, глаза и уши, в то время как фашизм – только клыки и когти. Для эстетика важно лишь то, что теперь наблюдается возрождение очень древнего эстетического сознания – сознания, которое выворачивает наизнанку с болью выученный урок критики XIX века. Теперь вместо того, чтобы говорить: «Не заботьтесь о теме, тема – это только corpus vile 4 , на котором художник дает волю своим возможностям. |77| Вас должен интересовать талант художника и то, каким образом он здесь проявляется», – говорят: «Возможности художника могут найти воплощение только в предмете, который их достоин». Это новое эстетическое сознание предлагает двоякую позицию: оно считает тему неотрывным элементом произведения искусства, но также полагает, что для того чтобы по достоинству оценить произведение искусства, нужно быть заинтересованным в его теме самой по себе, равно как и в трактовке ее художником.
Для эстетика, воспитанного школой XIX века, от этих слов веет ужасом. Если принять их всерьез, то впереди можно будет увидеть век художественного упадка и варварства, век, когда бесконечно трудные поиски художественного совершенства будут оставлены ради дешевой пропаганды, когда художника будут ценить не по его художественным достоинствам, а по его преданности политическим, моральным и экономическим догмам, принятым тем обществом, к которому они принадлежат, когда с трудом завоеванная свобода современного искусства будет уничтожена и к верховной власти придет обскурантизм.
Пока этот вопрос мы отложим в сторону, так как в другом месте нам придется заняться им более серьезно. Пока мы просто зафиксируем факт, что перед нашими глазами назревает рецидив магического искусства и что современные критики и теоретики находятся в растерянности, не зная, как его принять.
Сейчас я говорил о рецидиве, однако он кажется повторной вспышкой только в том случае, если принять снобистский, высокомерный взгляд на искусство. Узкий, ограничивающий сам себя круг художников и litterateurs 5 не имеет монополии на художественное творчество. За пределами этого кружка мы имеем по крайней мере два живых потока художественной традиции, развивающейся со времени Ренессанса. Магический характер можно безошибочно отметить в каждом из этих потоков.
Во-первых, существует народное искусство бедноты, в частности сельское или крестьянское искусство, которое известно под покровительственным названием «фольклор». Это фольклорное искусство, состоящее из песен, танцев, историй и драмы, в нашей стране (с ее традицией покровительственного презрения к бедным) погибло почти полностью еще до того, как «образованные» люди узнали о его существовании 6 . И в своем происхождении, и в мотивах оно было по большей части магическим. Это было магическое искусство сельскохозяйственного народа.
|78| Во-вторых, существует традиционное «низменное», неинтеллектуальное искусство высших классов. Об этом искусстве (поскольку его природу очень часто понимают неправильно) следует поговорить более подробно. Я имею в виду такие вещи, как проза проповеди, стихи гимнов, инструментальная музыка военного и танцевального оркестров, украшения комнат для гостей и т. п. Я уже вижу, как высокоинтеллектуальный читатель морщится и восклицает: «Боже мой, ведь это же не искусство!» Я это знаю, но здесь мы имеем дело с магией, и теперь, когда связь между искусством и магией снова становится важной проблемой, которую нельзя отвести простым отрицанием, эстетику интересно было бы обнаружить, что магия, неузнанная, но вездесущая, цвела среди вождей (каковыми они сами себя считают) общества, чья претензия на просвещенность основывалась на вере, что с магией давно покончено.
Религиозное искусство ео nomine 7 с его гимнами, церемониями, ритуальными действиями вряд ли требует анализа. Очевидно, что его функция состоит в том, чтобы возбуждать и постоянно поддерживать определенные чувства, которые должны разряжаться в деятельности повседневной жизни. Называя религиозное искусство магическим, я не отрицаю его претензий на титул религиозное. Теперь, когда мы перестали использовать слово магия в качестве ругательства и договорились о том, что оно значит, ни для кого уже нет необходимости наклеивать его как ярлык на некоторые вещи только потому, что они несимпатичны, или же опасаться использовать его в отношении вещей, которые вызывают уважение. Магия и религия не одно и то же, так как магия – это возбуждение эмоций, необходимых для деятельности практической жизни, а религия – это вера или система верований относительно устройства мира, являющаяся также шкалой ценностей или системой поведения. Однако всякая религия обладает своей магией, и то, что обычно называется «исповедованием» какой-либо религии, на самом деле оказывается практическим использованием ее магии.
Вряд ли менее очевидным может считаться класс патриотического искусства (вне зависимости от того, о каком патриотизме идет речь, – национальном, гражданском, партийном, классовом, связанном с какой-либо корпоративной организацией) – патриотическое стихотворение, школьная песня, портреты великих, памятники вождям, военные мемориалы, картины и пьесы, напоминающие об исторических событиях, военная музыка, все бесчисленные формы парадов, процессий, церемоний, цель которых состоит в стимулировании лояльности по отношению к стране, городу, партии, классу, семье и любой другой социальной или политической единице. Все это проявления магии постольку, поскольку направлены на возбуждение эмоций, не разряжающихся тут же на месте в опыте, который их породил, а направляемых на деятельность повседневной жизни и изменяющих эту деятельность в интересах той социальной или политической единицы, которая организует магические действия.
|79| Еще одну группу примеров можно найти в ритуалах, которые мы обычно называем спортом. Охота на лис и любительский футбол – это прежде всего не развлечения, которым предаются ради невинного времяпрепровождения, не средства физического воспитания, предназначенные для развития физической силы и ловкости. Это ритуальная деятельность, предпринимаемая как социальная обязанность и окруженная всеми хорошо знакомыми приметами и атрибутами магии – ритуальным костюмом, ритуальным словарем, ритуальными орудиями и, что самое главное, чувством избранности, превосходства над толпой, которое всегда изобличает посвященного. Говоря все это, я не сообщаю ничего нового. Простые люди 8 давно обдумали все эти вещи и составили справедливую оценку их целям. Считается, что это «методы воспитания характера», функция которых состоит в том, чтобы подготовить их приверженцев к жизненной деятельности, а в частности, к деятельности в том статусе, которым их милостиво наделил Господь. Нам говорят, что спорт прививает командный дух, чувство честной игры, привычку к прямым путям, к преодолению трудностей, достойному мужчины. Иначе говоря, спорт порождает определенные эмоции, предназначенные для разрядки в некоторых типах повседневных ситуаций, причем считается, что подобные ситуации нельзя разрешить, соблюдая подобающие манеры, если не пользоваться поддержкой упомянутых эмоций. Спорт является магической частью религии джентльмена. Этого не отрицают даже самые суровые критики спорта. Они не утверждают, что спорт не является магией или что эта магия не эффективна. Они говорят только, что эмоции, порождаемые этой традиционной магией английского высшего класса, не те эмоции, которые наилучшим образом способствуют элективной жизни человека в современном мире.
В качестве последней группы примеров мы рассмотрим церемонии общественно-бытовой жизни, такие как свадьбы, похороны, званые обеды, танцы, разнообразные зрелища (и следовательно, по крайней мере в потенции, формы искусства), которые по-своему украшают частную жизнь современных цивилизованных мужчин и женщин. По сути все это является магией. Все эти мероприятия предполагают переодевание, причем оно совершается не для развлечения и не для удовлетворения индивидуального вкуса, а согласно предписанному обычаю, зачастую неудобному и всегда направленному на то, чтобы подчеркнуть торжественность ситуации. Антропологи называют это ритуальной одеждой посвящения. Эти обряды включают в себя предписанные формы речи и хотя бы Рудименты ритуального словаря. Все они включают ритуальные орудия – кольцо, катафалк, сложный и специфический набор ножей, вилок и бокалов со строго предписанными функциями. |80| Почти всегда используются цветы предписанных сортов, составленные в букеты предписанным образом и напоминающие подношение духу обряда. Всегда эти ритуалы требуют и предписанного настроения – ритуального веселья или ритуальной печали.
Что касается цели всех этих обрядов, то каждый из них явно и сознательно направлен на создание определенных эмоций, которые должны принести плоды в дальнейших делах практической жизни.
Празднование свадьбы не имеет ничего общего с фактом (если это факт), что его главные участники любят друг друга. В этом отношении обряд совершенно нем. Вот почему многие глубоко любящие пары относятся к нему как к оскорблению их страсти и соглашаются на этот обряд только под давлением мнения своих семей. Цель этого обряда – создание эмоциональной движущей силы для поддержания определенного рода партнерства, не партнерства влюбленных, а союза людей, вступивших в брак, признанного как таковой светом вне зависимости от того, имеет ли при этом место любовь.
Похороны – это эмоциональная переориентация другого рода. По сути дела близкие покойного не занимаются публичной демонстрацией своей скорби – они публично отказываются от прежней эмоциональной связи с живым человеком и устанавливают новую эмоциональную связь с тем же человеком как с покойным. Похороны для них – публичное признание, что в будущем они намерены жить без этого человека. И кто из нас настолько хорошо знает собственное сердце, чтобы сказать, насколько трудно полностью прийти к такому признанию?
Церемония званого обеда предназначена для обновления связей, причем не связей на основе взаимопонимания, общих интересов или политических взглядов, а простых эмоциональных связей между участниками или, точнее, между хозяином и каждым из приглашенных. Этот обряд укрепляет и кристаллизует чувство дружбы, и в лучшем случае каждый из его участников ощущает, до чего же очаровательны все его сотрапезники, а в худшем – что они, в конце концов, не такие уж мерзавцы. Если эти чувства не появились и хоть в какой-то степени не сохранились после обеда, такой обряд можно считать неудачным.
Танец всегда был магией. Этот характер он сохранил и сейчас в нашем кругу. В современной и «цивилизованной» форме он по сути является ритуалом ухаживания. Его цель – вызвать у молодежи каждого пола интерес к какому-либо представителю другого пола, избранному посредством ритуального акта из числа других людей, достойных по рождению и воспитанию (то есть подобающим посвящениям, пройденным на разных критических этапах жизни) для объединения в браке. Предполагается, что этот интерес, очень далекий от удовлетворения и, следовательно, от исчерпания в самом танце, должен принести плоды в дальнейшем партнерстве. |81| В основе, как говорят (справедливо) самые разговорчивые из наших бабушек, бал – повод для девушек найти себе мужа.
Все эти магические церемонии, как и должно быть в действиях такого типа, репрезентативны. Они буквально, хотя и избирательно, изображают практическую деятельность, которой они должны способствовать. Как военный танец или ритуал с плугом, они «символичны» в том смысле, который был определен в конце § 4, главы III. Так, во время свадьбы виновники торжества проходят рука об руку через толпу гостей, символизируя свое партнерство в глазах света. На похоронах скорбящие оставляет покойного за своей спиной, символизируя свое отречение от эмоциональной связи, поддерживавшейся с покойным в течение его жизни. На званом обеде хозяин и гости едят одну пищу, символизируя чувство близости и дружбы, распространяя его на будущие отношения. Во время танцев объятия партнеров являются символом любовных объятий.
Если судить с точки зрения строгого эстета, все эти ритуалы в массе столь же посредственны, как и средний салонный портрет. Причина этого та же самая. Все они содержат художественный мотив, однако он порабощен, лишен своей природы в результате подчинения магической цели. Мелодии гимнов и патриотические песни, как правило, не возбуждают уважения к музыкантам. Режиссура свадьбы или званого обеда редко отличается высоким качеством, а профессиональный танцор вряд ли будет хвалить то, что происходит во время модного бала. Однако это – проявления строгого магического характера этих ритуалов, а точнее, их изобразительного характера, включающего в себя и магические формы. Эти церемонии так же далеки от подлинного искусства, как портреты или пейзажи. Подобно этим жанрам, их первичная функция также целиком неэстетична – это возбуждение определенных эмоций. Подобно им, в руках подлинного художника (который неотделим и от публики, требующей подлинного искусства) они также становятся искусством. Если художественный и магический мотивы ощущаются как нечто единое, это непременно должно произойти, как это происходило среди пещерных людей Ориньяка и Магдалена, у древних египтян и греков, у европейцев средневековья. Это никогда не произойдет, если эти мотивы воспринимаются раздельно, что неизменно наблюдается в нашем кругу.
| |
|
< Предыдущая часть |
СОДЕРЖАНИЕ |
К началу страницы |
Следующая часть >
|
|
|
Примечания
1 |
Эта теория была предложена к обсуждению сэром Эдвардом Тайлором в 1871 г. («Первобытная культура», гл. IV). Тот факт, что ее все еще изучает в наше время сэр Джеймс Фрейзер («Золотая ветвь», везде), стал бедствием для современной антропологии и всех областей науки, связанных с ней.
|
2 |
Не всегда. См. лекции в г. Дареме, прочитанные Малиновским на тему «Основы веры и морали», с. 5: «Представление, например, о первобытной магии как о "ложном научном методе" не способствует справедливой оценке ее культурной ценности».
|
3 |
Мольер Ж.-Б. Полн. собр. соч. В 4 т. / Пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник. М.: Искусство, 1967. Т. 4. С. 283.
|
4 |
презренное тело (лат.).
|
5 |
литераторов (франц.).
|
6 |
К 1893 году в Англии было собрано 140 «волшебных сказок». С тех пор было найдено еще несколько штук. В 1870 – 1890 годы во Франции и Италии было собрано примерно по тысяче сказок.
|
7 |
этим именем (лат.).
|
8 |
И антрополог вполне в курсе моей точки зрения. Ср. A. М. Hocart. The Progress of Man (1933).
|
| |
|
< Предыдущая часть |
СОДЕРЖАНИЕ |
К началу страницы |
Следующая часть >
|
|