 |
|
 |
АВИАЦИОННЫЙ ФОТОАЛЬБОМ |
| | |||||||||||||||||
9-я ОДРАЭ – 366-й БАП – 164-й ОГРАП |
| ||||||||
Герой Советского Союза Яцковский Серафим Вадимович Автор статьи - участник ВОВ (9-я ОДРАЭ, 164-й ОГРАП), пилот, заместитель командира эскадрильи, 1941-45 гг совершил 230 боевых вылетов на разведку, лично сбил 2 самолёта противника.
Текст был опубликован в книге "Навечно в строю Кн. 8" Сост. В.Г. Безродный. М.: Воениздат, 1985. (стр. 132-150) КОМЭСК БОРОНИНГвардии майор Иван Константинович БОРОНИН родился в 1909 году на хуторе Титовском Новоаннинского района Волгоградской области. В Советской Армии с 1931 года. Окончил Роганъское военное авиационное училище. За отвагу и мужество, проявленные в боях с белофиннами, награжден орденом Красной Звезды. С октября 1941 года командиром эскадрильи 366-го ближнебомбардировочного авиационного полка сражался с фашистскими захватчиками. Награжден орденом Ленина. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 декабря 1942 года гвардии майору Боронину И. К. присвоено звание Героя Советского Союза. Уже командиром авиационного полка геройски погиб в сражении на Кубани 12 марта 1944 года. Приказом Министра обороны СССР навечно зачислен в списки Н-ской авиационной части. * * *Когда приезжаю в Москву, непременно иду в Центральный музей Вооруженных Сил СССР, где на втором этаже величественные мемориальные колонны хранят имена Героев Советского Союза, навечно зачисленных в списки своих частей. На левой колонне зала сияет золотом и имя моего 132боевого друга гвардии майора Ивана Константиновича Боронина. Я всегда подолгу стою здесь, стараясь пересчитать пионерские и комсомольские значки. Их, этих трогательных свидетельств детской признательности, глубокого уважения, любви, с каждым годом все больше. А потом иду по залам, снова и снова отчетливо вспоминаю картины военных лет, моих боевых товарищей. Немного их осталось... С Иваном Константиновичем Борониным я познакомился летом 1942 года, когда фашистские захватчики рвались к берегам Дона и Волги. В один из дней наша отдельная разведывательная авиаэскадрилья перебазировалась на полевой аэродром, где располагался 366-й полк пикирующих бомбардировщиков. За ужином невольно обратил внимание: летчики соседней части не прикасались к еде. Сидели хмурые, тихо переговаривались. Сосед по столу пояснил: — Эх, браток, сегодня не вернулся с разведки командир эскадрильи майор Боронин. До сих пор ничего не известно. Какой был командир! Редкостный человек!.. Вечером следующего дня я сидел под плоскостью своего самолета, подшивал свежий подворотничок. — Здравствуйте! Передо мной стоял худощавый, среднего роста человек с погонами майора. На гимнастерке поблескивали ордена Ленина и Красной Звезды. — Боронин Иван Константинович, — назвал он себя. — Мне порекомендовал поговорить с вами ваш командир части. Я вскочил, натянул гимнастерку. Ага, Боронин, тот самый... Значит, вернулся. На меня пристально смотрели зеленоватые глаза. Продолговатое лицо с впалыми щеками было коричневым от загара, выразительный рисунок губ. Притягивали к себе спокойный умный взгляд, подкупающая скромность. — Не смогли бы вы подробно припомнить сегодняшний бой? — продолжал майор. — Расскажите и о вашем самолете... Сами понимаете, каждая новинка противника нам дорого достается, пока не изучишь ее сильные и слабые стороны. Вчера мне пришлось встретиться с неизвестной модификацией истребителя. Поволновались изрядно... Польщенный вниманием заслуженного летчика, со всем жаром молодости откликнулся на его просьбу. Дело в том, что мне удалось сбить модифицированный «мессершмитт», а летал я на Пе-3бнс, еще незнакомом авиаторам соседней части. Пространно рассказал о сегодняшнем бое и о своей машине. 133 Боронин сосредоточенно слушал, изредка уточнял детали. Его заинтересовали предкрылки, которые позволяли на малых скоростях выполнять глубокие виражи со значительно меньшим радиусом, чем у вражеских истребителей: появлялась возможность резко маневрировать и быстро заходить противнику в хвост. Майор скрупулезно осмотрел вооружение, фотооборудование. Внимательно следил за схемой, которую я, воспроизводя ход боя, вычерчивал на песке. — Спасибо, Сергей Вадимович! (На фронте меня называли Сергеем.) Отличная лекция! Давайте перекурим. Разговорились. Когда коснулись мирной, довоенной жизни, Боронин задумчиво произнес: — Мои родные места неподалеку отсюда, в Сталинградской области. Есть такой хуторок — Титовский. У нас была большая крестьянская семья. Рано умер отец. Пришлось его, как старшему, заменить. С детства увлекся техникой. Сначала освоил трактор, это чудо на колесах для той поры. Затем в небо потянуло. Закончил Роганьское училище. Война с белофиннами, а теперь вот довелось воевать на родной земле... Он надолго замолк, глядя вдаль. — Еще до войны семьей обзавелся. — Боронин светло улыбнулся. — Сынишка у меня, Эдик. Как там моя Мария Прокофьевна управляется с ним?.. — Товарищ майор, а что случилось с вами в последнем полете? — нарушил я затянувшуюся паузу. — Дело обычное: подбили фашистские истребители. Летели мы на разведку. Бомбы с собой взяли. Задание выполнили удачно, целей для бомбометания выявили предостаточно. Следовало бы возвращаться, да хотелось найти что-то особое, крупное. И вот под Тацинской видим: на заправке большая группа танков. Эффект от бомбометания был внушительный: с десяток машин оказались в огне от взрывов заправочных цистерн. Тут нас прихватили «хейнкели». Штурман Петров и стрелок-радист Хайрулин двух сбили. На нашу беду, подоспели еще два «мессера» новой модификации. Тщетно пытался уйти от них. Радиста ранило, турельную установку штурмана заклинило. В общем, подожгли один мотор. Тянул к своим, сколько мог. Едва пересекли линию фронта, штурман с радистом выпрыгнули с парашютом. Машина почти вся горела, а выброситься нельзя — внизу люди, техника, станица. Наконец посадил-таки в поле. Самолет вскоре взорвался. Что делать? Не сидеть же сложа руки — отправился пешком. Мне повезло: набрел на оставленный полевой аэродром, где обнаружил И-16. 134 Местные жители сообщили, что раненого летчика отвезли в госпиталь. Опробовал мотор, проверил рули — все в порядке. Вот на нем и вернулся домой. Мы не заметили, как стемнело. На чистом небе появились звезды. Запели сверчки, и их однотонный мотив чередовался с далеким эхом артиллерийских разрывов со стороны Дона. Поднимаясь, Боронин сказал: — Рад с вами познакомиться. Пойдемте поужинаем. И отдохнуть немного надо, завтра тяжелый денек ожидается. Не предполагал тогда, что наше знакомство перерастет в крепкую мужскую дружбу, что через несколько дней Боронин выручит мой экипаж из большой беды. Шагали молча. Я прокручивал в памяти нашу беседу и все сильнее проникался уважением к этому скромному, необычайно храброму, талантливому летчику-командиру. Достаточно проанализировать хотя бы последний его полет. Разве на до-разведку целей не мог он послать своего заместителя или кого-то из командиров звеньев? Мог, конечно, но ребята многократно летали и «вылетались», а майор своим примером увлекал на выполнение еще одного боевого задания. Разве, уходя на разведку одиночным самолетом, при полном превосходстве авиации противника в воздухе, обязательно было брать бомбы? Ведь дополнительный груз утяжелял машину, снижал ее маневренность. Боронин, однако, старался использовать малейшую возможность причинить врагу урон. И не просто урон. Он эти бомбы сбросил не на случайную цель, а в одиночку, без прикрытия истребителями, искал объект позначимей. И добился такой результативности, какая достигается полковым вылетом. Разве не имел он права покинуть горящую машину, как только пересек линию фронта? Имел. Но увидел внизу людей, технику, селение, поэтому тянул дальше, хотя мог в любую минуту погибнуть. И наконец, излишне рисковал, перегоняя случайно попавшийся истребитель, на котором никогда не летал. Сжечь его, чтобы не оставлять врагу, у майора не поднялась рука. Нет, самолет еще послужит Родине. Шагая с Борониным в ногу, я искоса поглядывал на его стройную фигуру: ведь подобных одиночных полетов он совершил уже не один десяток. Более сотни раз водил своих питомцев на массированные удары по противнику. Да, поистине отваги ему не занимать. К тому же прост, открыт, прям. Дружба с таким человеком — большое счастье! Забрезжил новый тревожный рассвет. Просыпались мы тогда с одной мыслью: как там на Дону? Гитлеровцы полностью овладели правобережьем, захватили переправы у 135 Константиновской, Никольской, Цимлянской, Ростова. Сумели ли наши войска сбросить фашистов с плацдармов? Команд на подъем никто не подавал. Едва занималась заря, натруженно гудели опробуемые моторы, и летчики спешили к своим машинам, окончательно пробуждаясь от предутренней прохлады. В общую симфонию привычного уху рокота двигателей врывались диссонансные звуки дробных выстрелов газов из выхлопных патрубков. Это вечные труженики — техники-«колдуны» пытались за ночь из двух-трех самолетов, отработавших ресурс, сделать один. Но «пересадка», видимо, не приживалась. Моторы старчески кашляли, выплевывая непрожеванную горючую смесь. За два совместных боевых дня воины наших частей успели сдружиться. А через несколько месяцев мы образовали единый 366-й отдельный разведывательный авиаполк. ...Два звена бомбардировщиков растаяли в предрассветной дымке. Одно из них вел майор Боронин. Я молча пожелал ему удачи. Сегодня они ушли па задание рано — с первыми лучами солнца были уже над целью. Видимо, хотели использовать внезапность, чтобы компенсировать отсутствие мощи более частыми вылетами. В то время противник имел большое превосходство в силах авиации, поэтому нашим бомбардировщикам приходилось действовать без прикрытия: не хватало истребителей. Летчики 4-й воздушной армии выкладывались до последнего, стараясь помочь своим наземным войскам, и уже четырежды разрушали гитлеровские переправы. При ярком свете дня отправились на разведку и мы — фотосъемка теперь получится. Набирая высоту, увидел наши бомбардировщики. Облегченно вздохнул: все вернулись домой! ...Подлетаем к Дону. Просматриваем и снимаем районы плацдармов, переправы у Цимлянской, Никольской. Всякий раз сталкиваемся с таким салютом зенитных разрывов, что небо вмиг затягивается непроницаемым черным облаком, в нос бьет тошнотворный запах взрывчатки. Фашисты глубоко вклинились в нашу оборону, особенно у Никольской. Огненным коридором обозначаются полосы соприкосновения войск. И это днем! Значит, очень жарко наземным войскам. А вот и район Константиновской. Где же переправа? Хорошо поработали наши ребята: даже следа от нее не осталось! Только «мессеры» разъяренными осами вьются над этим местом. Проспали, голубчики! Но и нам зевать нельзя: четверка «мессеров» потянулась за нами... Встретились с Иваном Константиновичем только за ужи- 136 ном. Майор выглядел задумчивым. Крепко пожал мне руку, притянул к себе, легонько похлопал по плечу: — Рад видеть вас, Сергей Вадимович. Будьте внимательны, смотрите в оба, «мессеров» у них как комаров на паршивом болоте. Сегодня мы потеряли два экипажа. * * * Не прекращались изнурительные бои. Опять потери, опять отступление. Противник, прорвав оборону, за несколько дней своими танковыми и механизированными колоннами глубоко проник на территорию Кубани, Ставрополья, левым флангом пополз к Сталинграду, стальными гусеницами утюжил главные магистрали на Котельниково, Армавир, Краснодар, подбираясь к предгорьям Кавказа. Нашей эскадрилье вместе с бомбардировочным полком пришлось перебазироваться на полевой аэродром под Изобильной, севернее Ставрополя. На следующий день я со своим экипажем — штурманом Никитиным, воздушным стрелком-радистом Лисицыным — с рассвета вылетел на разведку. Обратно на базу сесть не удалось — сплошной низко стелющийся туман накрыл все пространство до горизонта. Горючее — почти на нуле. Казалось, выход один: воспользоваться парашютами. Но в ту пору мы берегли самолет больше собственной жизни. Значит, надо попытаться спасти машину. О своем решении — приземлиться на территории, занятой фашистами, но чистой от тумана, — сообщили по радио на базу. Садились с остановленными винтами — горючее полностью выработано. Примерно часа через два над нами появился самолет СБ и мягко сел рядом. Вообразите мое удивление, когда из кабины выскочил Иван Константинович. Невольно восхитился: сколько же в этом скромном человеке преданности товарищам, безмерной храбрости! Ведь знакомы-то мы всего неделю — командир эскадрильи и рядовой летчик... Однако майор без колебаний, среди бела дня, на учебной машине, которая служила в части для перевозки штабных документов при перебазировании, ринулся в тыл врага на выручку попавшего в беду экипажа. Дружеские объятия продолжались недолго. Быстро заправив мой самолет, вскоре благополучно возвратились на свою базу. Этот поступок Боронина безраздельно завоевал мое сердце. 137 Вечером в тесном кругу товарищей опорожняли огромную крынку с медом — его нам подарили хуторяне на месте вынужденной посадки. Техник Лукьянцев, поднося ложку ко рту, бросил непонятную мне реплику: — Вот бы нашего цыганенка сюда! — Где он теперь, постреленок? — задумчиво произнес Иван Константинович. — Чего ему не хватало? Я вопросительно смотрел то на Боронина, то на Лукьянцева. Наконец Лукьянцев внес ясность: — Месяца три назад, товарищ лейтенант, я привез в часть цыганенка, лет десяти. Пристал ко мне на вокзале, когда я сопровождал в Москву самолет в ремонтные мастерские. Вроде принял за своего. Лукьянцев, со своей черной курчавой шевелюрой, загорелым лицом, выразительными глазами, густыми вразлет бровями, впрямь походил на цыгана. — Видок у малыша, — продолжал техник, — был такой жалкий, что я не выдержал — отдал ему последнюю краюху. Так он за мной—собачонкой: куда я, туда и он. Увязался до самого Старобельска, где часть наша располагалась. И, представьте, всю дорогу меня кормил: плясун, песенник удивительный. А как явились в часть, Иван Константинович сразу его к себе забрал. Пошил ему костюмчик, укладывал спать с собой — усыновить хотел. Уж очень товарищ майор детей любит. Все шло хорошо. Наш цыганенок отъелся на общих харчах: каждый хотел его побаловать чем мог. Очень он нас всех душевно покорял, ведь у многих дети были... И вдруг на тебе — сбежал! Видать, не приняла цыганская душа нашу летную жизнь. Все, смеясь, наперебой вспоминали веселого цыганенка. Лишь Иван Константинович, опустив голову, молчал. Но вот майор выпрямился, спокойно, словно не слышал нашего разговора, обратился к инженеру эскадрильи: — Медок, конечно, превосходен, спасибо добрым людям. А чем мы им ответим за подарок, товарищ Одинев? — Четыре машины в полной боевой готовности, все повреждения устранены. Подбитая «восьмерка» эвакуирована с передовой, буксируется на ремонт в тыловые мастерские. При посадке сильно деформирован корпус, своими силами не восстановить. Начальник штаба эскадрильи капитан Червячков кратко доложил об итогах дня. Чувствовалось, такой разбор — доброжелательный, без напряжения — здесь уже привычен. И общая беседа, и 138 официальный доклад как-то органично сочетались с четкой деловитостью, уставной требовательностью. Сразу бросалось в глаза: люди хорошо знают цену командиру, свое место в коллективе. ...Противник рвался к Ставрополью. Чтобы не попасть в окружение, мы срочно перебазировались ближе к предгорьям Кавказа. Полк, где служил Боронин, с ходу бомбардировал наступавшие вражеские колонны и приземлился следом за нами на новом полевом аэродроме. Двух экипажей они недосчитались. Практически часть уже не являлась полноценной боевой единицей — потеряла в схватках с многократно превосходившим нас противником немало летчиков, половину машин. Поэтому при нанесений массированного удара создавались сборные группы из уцелевших экипажей эскадрилий. Так было и на этот раз. Шестерка «петляковых», среди которых шел ведомым Иван Константинович, взяла курс на северо-запад. Ее прикрывала шестерка истребителей. Приближалось время вылета на разведку моему экипажу, а наши бомбардировщики не показывались. Я копался в кабине с обмундированием, парашютом, нетерпеливо поглядывая на небо. Наконец-то! Но... вернулось лишь пять машин. Слежу за их приземлением: самолета Ивана Константиновича нет! Нет и истребителей прикрытия. Чувствую испарину на лбу... — Товарищ командир, мы задерживаемся с вылетом на две минуты, — напоминает штурман Никитин. Остервенело даю газ. Совершаю пару больших кругов в районе аэродрома — необходимо набрать высоту, линия фронта рядом. И с радостью вижу «пешку», идущую на посадку в сопровождении истребителей. Он, наверняка он! Кричу Никитину. Тот, улыбаясь, понимающе кивает. Возвратившись с задания, поспешил к машине Боронина. Под плоскостью сидели штурман экипажа Петров и стрелок-радист Хайрулин. Заметив меня, приветственно подняли руки. Понял — все в порядке. — А где Иван Константинович? — поинтересовался я. — Почему оторвались от группы? Петров коротко пояснил: — Командир на КП, а оторвались потому, что ведущий ударил по передовому отряду. По данным разведки вашей эскадрильи, мы знали, что главные силы дальше, вот и решили преподнести им сюрприз. Получилось удачно. Да, это был почерк экипажа Боронина. По достоинству оценил его действия в данном эпизоде спустя много лет 139 трижды Герой Советского Союза маршал авиации А. И. Покрышкин в своих мемуарах «Небо войны»: «Однажды наша шестерка сопровождала группу Пе-2. Ее ведущий обнаружил лишь небольшую колонну автомашин противника. И все-таки он сбросил свои бомбы. За ним отбомбились и другие. Я недоумевал: ведь если пролететь над этой дорогой дальше, наверняка можно найти более важную цель. Зачем же так неразумно тратить время и боеприпасы? Вот она, слепая исполнительность! Никакой инициативы! Отбомбившись, «пешки» развернулись на обратный курс. Только один из всей группы бомбардировщиков продолжал полет по прямой. Я понял намерение командира этого экипажа и повел всю шестерку за ним. Мы, истребители, готовы были умереть за этого смельчака. Вскоре мы увидели на дороге настоящую лавину немецких танков и автомашин. Несмотря на зенитный обстрел, Пе-2 прорвался к цели и, спикировав, точно послал все свои бомбы в самую гущу колонны. На дороге выросли фонтаны огня и дыма. Мы с радостью наблюдали эту картину. Один смелый и инициативный экипаж нанес врагу урон больший, чем вся группа. На обратном маршруте мы сопровождали
140 бомбардировщик, как на параде. И он вполне заслуживал такой чести.[1] ...Противник, проутюжив степные просторы Кубани и Ставрополья, вынужден был приостановить наступление у иредгорьев Кавказа. Рубежи на реках Терек и Баксан превратились в непреодолимую преграду для фашистов. Начались многомесячные тяжелые бои за удержание подступов к Главному Кавказскому хребту. Все попытки гитлеровцев прорваться к грозненской и бакинской нефти, к Тбилиси и Сухуми разбивались о стойкость советских воинов. Мы надолго обосновались на одном из грозненских аэродромов. Рассказ о героизме наших летчиков в боях за Северный Кавказ потребовал бы отдельной книги. Я коснусь лишь некоторых штрихов общей обстановки, эпизодов, связанных с памятью о моем боевом друге. В Грозном родился на базе бомбардировочного полка 366-й отдельный разведывательный авиаполк, впоследствии переименованный в 164-й отдельный гвардейский разведывательный Керченский Краснознаменный авиаполк. В эту часть влилась вся наша отдельная разведывательная эскадрилья. Полк принял опытный командир А. П. Бардеев. Теперь мы с Иваном Константиновичем стали однополчанами, занимались одним и тем же делом — воздушной разведкой. Но задачи наши значительно расширились, возросла их значимость. Полк должен был добывать сведения о фашистах уже в интересах воздушной армии и всего фронта в целом. Воздушная разведка — самый оперативный способ получения информации о противнике. Посредством ее в самые короткие сроки обнаруживаются визуально на огромном пространстве и подтверждаются фотодокументально наличие вражеских группировок на земле и на море, передислокация войск и техники, система оборонительных сооружений и огневых средств, осуществляется наблюдение за динамикой боя в ходе сражения. Нанесенные на карту данные разведки со всей отчетливостью позволяют командованию раскрыть замысел противника, принять контрмеры, спланировать самим оборонительную или наступательную операцию. Работа разведчика вроде незаметна, но иной полет искусного воздушного следопыта по ценности добытых сведений стоит десятков сбитых самолетов, а иногда предрешает успех всей фронтовой операции. Отсюда и соответствующие требования к уровню оперативно-тактической, индивидуаль- [1] Покрышкин А. И. Небо воины. М., 1980, с. 202—203.
141 ной летной и штурманской подготовки, знаниям основ ведения боя, походных и боевых порядков различных родов войск, умению разбираться в демаскирующих признаках разнообразных объектов и техники с различных высот полета. А это в свою очередь подразумевает способность проникать одиночно в глубокий вражеский тыл, вести детальную ориентировку в любых условиях погоды, фотографировать, словом, представлять командованию наиболее объективные и документальные материалы о результатах разведки. Вообразите себе одиночный самолет-разведчик, идущий строго по прямой пять-шесть минут без права маневра по высоте и курсу, под непрерывным интенсивным огнем зенитной артиллерии противника. Замечу для сопоставления: летчик-бомбардировщик перед нанесением удара выдерживает машину на боевом курсе в пределах пяти—десяти секунд. Неприятель, прекрасно понимая, что разведчик раскрывает все его карты, прилагает максимум усилий уничтожить его. Зачастую за период съемки гитлеровцы выпускали по одиночному разведчику до тысячи двухсот снарядов. Чтобы сфотографировать всю глубину вражеской обороны, разведчику необходимо сделать два, три и более заходов, при этом всякий раз пройти так, чтобы снимки в маршруте и между маршрутами строго перекрывались с заданным процентом. Малейший крен, отклонение от трассы на градус-два — и на общей площади появятся незаснятые участки, которые, возможно, представляют важную часть системы обороны. Такова одна из сложнейших задач воздушной разведки. А какова формальная оценка? Если, например, летчик уничтожил в одном бою три самолёта противника — эффектно, правда? В актив же разведчику запишут просто: боевой вылет на разведку. Вот почему количество боевых вылетов на разведку непосвященным мало о чем говорит. Хорошо подготовленный разведчик способен по одному ему известным демаскирующим признакам обнаружить цель, не видя ее. На первых порах у нас произошел забавный случай. Вернувшись с разведки, я доложил командиру: — В районе Ищерской, 1—1,5 километра западней и северо-западней до шестидесяти танков. Похоже, врыты в землю, обратных следов нет. Высота разведки шесть тысяч триста метров. В ответ — чуть ироничное: — А мух, лейтенант, вы там не пересчитали?.. Я не обиделся. Это был первыи доклад разведчика командиру бывшей бомбардировочной части. Летчиков нашей 142 разведывательной эскадрильи специально готовили для решения таких задач, мы имели боевой опыт с первых дней войны. Когда вскоре принесли фотопланшет с результатами разведки, подтвердивший данные визуального наблюдения, командир удивленно посмотрел на меня. С тех пор на эту науку командование полка обратило самое серьезное внимание. Учеба проходила параллельно с выполнением боевой работы, вечерами, в свободные от полетов часы. Личный состав части упорно осваивал новое искусство. Вскоре большинство авиаторов стали подлинными мастерами воздушной разведки. Характерно, что сложной профессией они овладели в тех чрезвычайно трудных условиях всего за несколько месяцев, тогда как для достижения такого же уровня мастерства в мирное время потребовался бы не один год. Я специально позволил себе столь подробное объяснение нашей специфики, чтобы нагляднее показать читателю те ответственные задачи, которые выдвигались теперь перед полком. И здесь вновь проявился характер Боронина. Иван Константинович обладал критическим умом, творчески относился к своим обязанностям. В его работе доминировали точность и аккуратность, честность и человечность. Боронин не одобрял бесшабашности, но искренне радовался каждому успеху сослуживца. Несмотря на свое общепризнанное мастерство воздушного аса, майор всегда внимательно выслушивал мнение младших товарищей, скрупулезно изучал и обобщал их опыт, проверял его в своих полетах и умело передавал полезные навыки. Сильный командир — летающий! А если к тому же еще и выдающийся летчик — здесь не слукавишь — авторитет его непререкаем. Иван Константинович быстро овладел всеми тонкостями мастерства воздушного следопыта, считался одним из лучших разведчиков. В воздухе Боронин действовал без показухи, отличался отточенностью каждого элемента полета. У нас бытовала поговорка: «Летчика по почерку узнают». Она имела глубокий смысл. Как в каллиграфии нет полностью идентичных почерков, так и каждому летчику присуща своя, особая манера пилотажного искусства, хотя со стороны непосвященному человеку не разобраться в ее деталях. Твердый и виртуозный боронинский почерк угадывался нами сразу, ему стремились подражать даже те, кто мог похвастать собственными заслугами. Иван Константинович никогда не старался произвести 143 дешевое впечатление, не выкидывал «фокусов» над аэродромом, возвращаясь с боевого задания. Командир заботился о машине, как о живом существе, часто повторял: «Берегите своего стального коня, не насилуйте его без надобности, за это в нужную минуту он выручит вас». Однако не упускал случая для совершенствования приемов пикирующего бомбардировщика. Помню, прибывшая на пополнение молодежь расспрашивала меня: — Зачем Иван Константинович, приходя с разведки, сначала спикирует в сторонке от аэродрома, а затем идет на посадку? — Отрабатывает элементы прицельного бомбометания с пикирования, — ответил я. — Так он же лучший снайпер! — В чем же, по-вашему, здесь противоречие? Если вас научили держать штурвал, выполнять определенный комплекс элементов полета, это вовсе не значит, что вы уже асы в нашем деле. Летное мастерство — особый вид искусства, требующий постоянной шлифовки боевых навыков. На Ивана Константиновича падала двойная нагрузка. Помимо разведки майора часто привлекали к выполнению спецзаданий как снайпера бомбардировочных ударов. * * * Узел связи фронта. Радисты чутко вслушиваются в эфир, лишь попискивание зуммеров нарушает тишину. Принята очередная радиограмма, которая срочно поступает шифровальщику. И вот перед командующим фронтом донесение: «Четвертого десятого восемнадцать, тридцать пятигорском театре награждение большой группы офицеров тчк штаб гостиница Бристоль тчк». — Ай да Ксюша! — Командующий явно доволен.— Есть над чем подумать. С партизанами связаться не успеем, да и группа у них малочисленна для такой операции. Авиация?.. Но туда около трехсот километров, истребителями не прикроешь. А жаль: редкая возможность причинить чувствительный урон. Ведь там соберется цвет фашистов, представители высшего командования пожалуют. Передайте командующему 4-й воздушной армией, пусть подумает. Только без шума, чтобы не спугнуть господ офицеров... Ксюша—это наша подпольщица, восемнадцатилетняя комсомолка, выброшенная несколько дней назад с парашютом в районе Пятигорска. Ныне Ксюша — Ксения Николаевна Абалова — проживает в Грозном. 144 Долго обсуждали в штабе 4-й воздушной армии указание командующего. Если послать группу бомбардировщиков в составе полка, необходимо соответствующее прикрытие истребителями. А это исключено — не позволит радиус их действия. Кроме того, такую группу противник обязательно встретит еще над линией фронта, мобилизует силы ПВО и наверняка не допустит ее к объекту удара. Значит, бессмысленные потери... К тому же площадное бомбометание грозило разрушить одну из лучших здравниц страны. Наконец решили: поскольку цель точечная, попытаться проскочить к объекту одиночными пикирующими бомбардировщиками, не привлекая особого внимания противника. Выполнить задание поручили экипажам майора Боронина и его воспитанника лейтенанта Глухова. На следующий день, незадолго до захода солнца, два самолета с интервалом в 10 минут взяли курс на запад. Первым поднялся экипаж Боронина в составе штурмана эскадрильи капитана Петрова и стрелка-радиста, начальника связи эскадрильи, младшего лейтенанта Хайрулина. В экипаже Глухова штурманом был лейтенант Васильев, стрелком-радистом — старший сержант Сморгунов. План удара Боронин разработал сам. Учитывая безоблачное небо, проложил маршрут не по прямой, а вдоль северных отрогов Кавказского хребта. Это позволяло обойти все фашистские аэродромы и, маскируясь в складках горной местности, незаметно приблизиться к цели с тыла. Взвешивались и другие соображения. Допускалось, например, что вряд ли вызовет подозрения одиночный самолет, появившийся в глубоком тылу с запада на исходе дня. Дистанция между машинами — в пределах 10 минут. Этим предусматривалось: прорваться к цели хотя бы одному самолету, а в случае удачи вторым нанести не менее эффективный дополнительный удар. Авиаторы полка с нетерпением ждали возвращения экипажей, ушедших на ночь глядя выполнять особое задание. Какое именно — знало только командование. Сгущались сумерки. Костров разжигать нельзя, а навигационных приводных средств тогда не было. Наше беспокойство с каждой минутой нарастало — ведь где-то там, у бомбардировщиков, горючее уже на исходе. Все превратились в «слухачей», даже дыхание попридерживали. Рискуя получить «подарок» от часто проносившихся над нами одиночных самолетов противника, командир полка Бардеев выпустил ракету. Едва она погасла, чернота ночи словно поглотила все окрест. Наконец кто-то скороговоркой бросил: 145 «Идет!» И действительно, мы мгновенно уловили знакомый рокот моторов родной «пешки». В воздух взлетела еще одна ракета. Небо прорезали фары самолета, и вот уже машина Боронина мягко покатилась по аэродрому. Блуждающие светлячки карманных фонариков указывали ей дорогу на стоянку. Затихли двигатели. Радость опять сменилась ожиданием. К счастью, недолгим. Вскоре экипаж Глухова точно повторил маневр своего командира. Пилотов на руках понесли на КП полка. Вот что рассказали мне участники этого рейда. Майор Боронин: — Полет проходил беспрепятственно. Мы детально проработали маршрут, использовали каждую возвышенность, ущелье для маскировки. Тщательно изучили и район, куда направлялись, хотя каждый из нас раньше, до оккупации, бывал в Пятигорске. Вышли к цели с запада, со стороны железнодорожной станции взяли боевой курс. На закате солнца хорошо просматривалась панорама Пятигорска. Впереди, слева, главный ориентир — Машук, у подножия которого прямолинейной лентой протянулся «Цветник». В конце его, справа, прижалось к горам светлое здание театра. Слева, среди других домов, выделялась гостиница «Бристоль». Повел самолет на театр. Приготовился выпустить тормозные щитки перед пикированием. Но тут Петров торопливо сказал: «Доверните на левую цель, командир, у театра никого нет, большая группа офицеров толпится у гостиницы». Я так и поступил. Пикирую. В перекрестии прицела четко виден объект. Нажал на боевую кнопку бомбосбрасывания, почувствовал, как машина освободилась от груза. Когда плавно начал возвращаться в горизонтальное положение, услышал четкую дробь пулеметной очереди. Это Хайрулин посылал свой «привет» фашистам. Полюбоваться вспыхнувшими пожарами не пришлось — горючего в обрез. На бреющем полете пересекли линию фронта, где нас встретил частокол зенитных разрывов и трассирующих пуль. Но все завершилось благополучно. Лейтенант Глухов: — Летел точно по маршруту командира. Как только вышли на цель, сразу увидели ее объятой пламенем. Нам осталось только добавить огонька, что мы и сделали... Удивительно «просто», правда? Сколько, однако, потребовалось мастерства, выдержки, отчаянной храбрости, чтобы в одиночку, по горным ущельям, 146 пробраться в глубокий тыл противника и точно поразить цель! А вот агентурные данные результатов воздушного удара: под развалинами гостиницы «Бристоль» и на прилегающей к ней территории нашли бесславную смерть более 150 гитлеровских офицеров, в том числе 6 генералов. Так «наградили» их мои боевые друзья за зверства на нашей земле! * * * Сегодня у нас банкет — чествуем Героев! Указом Президиума Верховного Совета СССР высокое звание Героя Советского Союза присвоено майору Александру Петровичу Бардееву и майору Ивану Константиновичу Боронину.
В центре стола — оба именинника. Командир полка выглядит спокойным, уверенным. Иван Константинович заметно смущен, стеснительно улыбается. Тостов много, да разве в них дело? Всех переполняет гордость за своих боевых командиров. Мне особенно ярко вспомнился тот праздничный вечер, когда в Центральном архиве Министерства обороны СССР 147 Я Познакомился с наградным листом Ивана Константиновича Боронина: «...В боях против немецко-фашистских захватчиков майор Боронин проявил беспредельную преданность социалистической Родине, показал высокие образцы мужества, бесстрашия и полное презрение к опасности...» «...За период боевых действий с 10.10.41 г. по 22.09.42 г. эскадрилья Боронина повредила и уничтожила: 133 танка, 1100 автомашин, 3800 солдат и офицеров, 27 бензозаправщиков, 8 складов с боеприпасами, 35 арторудий, 25 ж.-д. вагонов, 2 паровоза, 17 самолетов противника...» «...Лично майором Борониным произведено за этот период 156 боевых вылетов. Выполняя самые сложные, ответственные задания, Боронин проявил себя как бесстрашный и опытный разведчик. Им произведено 45 вылетов на разведку войск противника и тылов. Разведданные Боронина всегда отличались точностью и правдивостью...» «...Наряду с успешной боевой работой майор Боронин проводит большую воспитательную работу с личным составом в духе стойкости, мужества и высокой дисциплинированности в выполнении боевых задач, мобилизует его на овладение знаниями военного дела, передает подчиненным свой богатый опыт, приобретенный им в боях против фашистских захватчиков...» «Выводы: За выдающиеся успехи в боевой работе эскадрильи, за личные подвиги, бесстрашие и мужество, проявленное в боях против немецко-фашистских захватчиков, майор Боронин достоин представления к высшей правительственной награде — присвоению звания Героя Советского Союза». А впереди Боронина ждали новые бои. Каждый из его 250 боевых вылетов был подвигом. Вскоре после разгрома гитлеровцев под Сталинградом наша группа войск на Северном Кавказе объединилась с Закавказским фронтом в Северо-Кавказский фронт. Погодные условия в этот период выдались чрезвычайно сложными: туманы, сплошная облачность высотою 100— 200 метров при полетах в горной «местности затрудняли разведку. Несмотря на трудности, наши летчики старались скрупулезно обследовать каждый уголок территории, чтобы оказать содействие наземным войскам. Наступление развивалось стремительно: 11 января освобожден Пятигорск, 21-го — Ставрополь. Все мы рвались в бой — какое счастье гнать оккупантов с родной земли! 148 Перед полком поставлена задача — вести усиленную разведку войск отходящего противника, его аэродромов, баз, портов, плавсредств в Черном и Азовском морях. Фашисты сопротивлялись ожесточенно, отчаянно. В битве за Кубань сложили голову немало наших боевых друзей. На подступах к Таманскому полуострову, между Азовским и Черным морями гитлеровцы сумели создать мощный оборонительный рубеж — так называемую Голубую линию. Мы, разведчики, делали все возможное, чтобы раскрыть, поломать их планы, помочь нашим войскам очистить полуостров от захватчиков. Упорные бои длились несколько месяцев. В агонии враг всеми силами и средствами цеплялся за этот огромный плацдарм. Здесь, в небе Кубани, продолжалась упорная борьба за стратегическое господство в воздухе. Сотни бомбардировщиков противника под прикрытием истребителей, как тучи гнуса в знойное лето, беспрерывно кружились над землей, сбрасывая смертоносный груз. Таманский полуостров напоминал воздушный слоеный пирог, начиненный «мессерами» и «фокке-вульфами». Нам, разведчикам, приходилось преодолевать этакую «кубанскую этажерку» — фашистские истребители патрулировали по высотам через каждые 500 метров, начиная «от земли» и до семи-восьми тысяч метров. В таких условиях Боронин совершил более сорока вылетов на разведку. Всякий раз выручали его огромный опыт, безошибочный расчет, дерзость и безмерная ненависть к оккупантам. 9 октября 1943 года последний гитлеровский солдат был сброшен в Керченский пролив. Началась планомерная разведка Крыма: готовилось его освобождение. И здесь пришел приказ — майор Боронин назначается командиром 367-го бомбардировочного Краснознаменного полка, дислоцировавшегося в Краснодаре. Горечь разлуки скрашивалась радостным чувством: товарищ идет на серьезное повышение. В новом коллективе Иван Константинович быстро завоевал авторитет. Не только как Герой Советского Союза — прежде всего своими замечательными качествами бесстрашного летчика, командира, удивительного человека. Американские бомбардировщики «Бостон», которые имелись на вооружении полка, часто самовоспламенялись в воздухе не достигая линии фронта. За короткий срок сгорели три самолета и погибло два экипажа. Установить почему — не удавалось. Дальше так продолжаться не могло. И вот 12 марта 1944 года Иван Константинович, взяв с 149 собой в машину Двух офицеров инженерной службы, летал в районе аэродрома на различных режимах до тех пор, пока не вспыхнул правый мотор. По переговорному устройству спросил офицеров: — Причина загорания вам ясна? — Нет. — Прыгайте и приготовьте противопожарные средства. Я постараюсь посадить самолет... Попробовал сбить пламя скольжением — не получилось. Боронин все-таки приземлился, но выйти из горящей машины уже не смог. Это была его последняя посадка. Пожар потушили. Обнаружили и корень зла: от вибрации мотора трескалось жесткое соединение бензопровода, и вытекающее горючее попадало на горячий двигатель. Своим последним подвигом Иван Константинович спас жизни многим товарищам, их боевое оружие — самолеты, на которых они громили врага до Победы! Иван Константинович Боронин навечно зачислен в списки того полка, в котором воевал командиром эскадрильи. «...Воины-авиаторы делают все для того, чтобы быть достойными продолжателями боевых традиций, славных дел фронтовиков, — пишут мне молодые летчики-гвардейцы. — Все новоприбывшие воины изучают боевой путь части. Регулярно проводятся мероприятия, цель которых — ознакомиться с биографиями наших героев-однополчан, с героической историей тех огненных лет. Вторая Боронинская авиаэскадрилья на протяжении многих лет удерживает звание отличной. Герой Советского Союза гвардии майор Боронин Иван Константинович всегда с нами, в боевом строю!» Боронинской названа школа на родине Героя, улица города Краснодара, где он погиб. Имя отважного летчика-командира навечно в памяти родных, боевых друзей, многих советских людей. | ||||||||
К началу страницы | ||||||||
